Татьяна Шипошина - Дыханье ровного огня

Начнем, благословись! Мединститут, четвёртый курс, общага… Да, ещё до перестройки. До рыночной экономики.

Однако то, о чём я собираюсь рассказать, не имеет принципиальной зависимости от времени. Любовь и ненависть, дружба и предательство…

Это ведь нюансы, право: кринолин или мини-юбка, котелок или кепка…

В сущности — какая разница?

Комната в общежитии была рассчитана на четырех человек, но вот уже год, как жили в ней пятеро. Просто очень попросили девчонок потесниться, и — внесли в начале учебного года пятую кровать.

Девчонку подселили — младше на курс. Четверо были на четвёртом курсе, а Раиса — новенькая — на третьем.

Все девчонки хорошие были, все умницы, все — по призванию пришли в мединститут. Все хорошие, да все разные.

На лбу у Наташки Поливиной было написано крупными, отчётливыми буквами: «Я буду главврачом больницы, в крайнем случае — завотделением».

По всем статьям была хороша Наташка Поливина. Ни снаружи, ни внутри не была Наташка Богом обижена.

Статная, не худая. Высокая — в меру. Светлые и пушистые волосы — при карих глазах. Чудо!

Приятное, круглое и неглупое лицо, с выражением сознания собственной ценности, или даже — собственной исключительности.

Только так, и не иначе!

Скажет Наташка пару слов тихим голосом, или попросит у вас что-нибудь — и сразу хочется бежать, и бегом её просьбу выполнять.

Или скажет Наташка что-нибудь, даже ерунду какую-нибудь, явную, причём, ерунду, а собеседник молчит, и даже возразить ей не может. Удивительные способности.

Может, у кого-то подобные способности появляются с опытом, или в результате длительных тренировок. А у Наташки — от рождения такие способности были. С молоком матери впитала, так сказать…

У Наташки мама была зав неврологическим отделением, а папа был главврачом санэпидемстанции в небольшом городке на севере России.

Ничего, что курс был четвёртый — птицу видно по полёту, даже если она ещё птенец. В отношении Наташкиной карьеры ни у кого не было сомнений.

Мало того, что она отличалась от всех, живущих в комнате, как бы сама по себе, так она ещё — единственная из всех — была замужем!

Летом прошедшего года, дома, на родине, была у Наташки свадьба с парнем, который раньше учился с ней в одной школе, на один класс старше.

Здесь, в Ленинграде, заканчивал этот парень морское военное училище. Серёга Поливин. Это Наташка только на четвёртом курсе стала Поливиной.

А до этого — Березиной была. Тоже красивая фамилия.

Так и жили после свадьбы — Серёга — в своей казарме, а Наташка — в общежитии. Вот романтика, представляете?

Если на лбу у Наташки Поливиной было написано: «Главврач», то у Таньки Макаровой на лбу были совсем другие слова написаны.

Было написано там: «Участковый врач», и ничего более.

Да-да, хронический участковый, которому «ни в жисть» не выбиться даже в заведующие какого-нибудь захудалого инфекционного кабинета, какой-нибудь захудалой районной поликлиники.

Хотя Макарова — совсем не была дурой. Нет! Наоборот, Танька Макарова обладала умом живым, пожалуй, и училась даже легче, чем Поливина. И характер у Макаровой был ясный, весёлый.

Но написано на лбу у неё было именно это. И тут уж — ничего не поделаешь.

И приписка ещё была, маленькими буковками. «Как повезёт больным какого-то неизвестного участка!» — было написано там.

Была Танька Макарова худа и костиста. Тёмно-русые волосы, прямые, как пакля, почти не поддавались причёсыванию и укладыванию, и висели, спадая на лоб прямой чёлкой. Картину завершали очки, с приличными диоптриями.

Была у Таньки Макаровой одна замечательная черта, которая притягивала к ней людей, несмотря на её совершенно непритязательную внешность. Была Танька добра. Да-да, просто добра. Способна попереживать, а то — и поплакать вместе с тем, кому было плохо.

С Танькой Макаровой всегда все и всем делились. Все ей душу открывали — в любое время суток. И она — всегда всех выслушивала. И всех успокаивала.

Хоть в два часа ночи, хоть в шесть утра. Хоть натощак, хоть после обеда.

Такая вот она была, Танька Макарова.

Вообще, читать то, что у людей написано на лбу, занятие неблагодарное. Иногда кажется, что буквы ясно видны, высечены, как в граните. А посмотришь повнимательнее — и поплыли письмена, и замелькали, и вот уже не разобрать ничего. Совершенно ничего!