Элиа Казан - Сделка

Человек, изменивший фамилии своего рода, всегда ощущает себя немного предателем. Поэтому, когда у Сэма родился сын, он попытался смыть грех и окрестил мальчика Эвангелосом. Это был я. В списках колледжа я значился как Эвангелос Арнесс. Ребята сократили мое имя до Эдди (какое я испытал облегчение!). Женился я, если верить водительским правам, будучи Эдвардом Арнессом. После войны начал с рекламы — но быстро, я должен был попасть в ногу со временем. У людей в агентстве фамилия Арнесс вызывала легкое недоумение, особенно если учесть мою якобы бело-американо-протестантскую стопроцентность, — ушла в прошлое и фамилия Арнесс. Я стал Андерсеном. (Идея мистера Финнегана. Я был его любимцем, и он лично исправил недостаток в моей фамилии. Я был польщен.) Когда же наступило время статей, то Арнесс всплыл снова. Разумеется, до Эвангелоса дело не дошло, а Эдди было слишком распространенным. Имя дала жена — Эванс. В итоге: на одной работе я был Эдди Андерсон, на другой Эванс Арнесс, жена звала меня Эв, мать — Э-э, отец, когда не называл меня «Шекспиром», звал Эвангеле-е.

Неудивительно, что драма моей жизни имеет прямое отношение к тому, какую маску я напяливал на себя по утрам. Но проблем до Гвен не было, все «я» мирно уживались в одном лице и, стреляя по целям, редко оставляли черный круг мишени нетронутым.

Вот что представляла из себя та структура, которую я начал подталкивать к пропасти, двинувшись тем вечером к телефону.

Я сказал Гвен, что сейчас приеду, и она не ответила ни приглашением, ни отказом. То, что было обыкновенной холодностью в Гвен… впрочем, что ломать голову — это и была холодность! Но, размышлял я, возвращаясь к столику, разве все остальные не притворяются, выказывая более теплое отношение, чем чувствуют на самом деле? Разве не притворяются, что они более уверены в том, в чем они не так уж уверены? Когда Гвен не ощущает что-то определенное, а именно так мы себя чувствуем почти всегда, она молчит. Не выход из проблемы человеческих отношений, но все же лучше, чем тот сироп, который каждый из нас льет друг на друга в «процессе общения».

За столом я переплюнул во вранье самого себя. В офисе жуткая ситуация, на физиономии — обеспокоенность вселенская, театр одного актера, страдалец за «Вильямса и Мак-Элроя»! Швырнув на стол билеты, я сказал им: «Досиживайте. Встретимся в театре, как только верну все на круги своя!» (Круги? Какие круги?)

Не знаю, поверили ли моим словам. Меня это не остановило. Дейл, со ртом, полным шоколадного крема, смотрел подозрительно и обиженно. Потом Флоренс сказала мне, что он имел полное право обижаться, ведь до этого я настоял (Я настоял? Да когда я вообще настаивал?), чтобы он проконсультировал нас по поводу капиталовложений, и вот, когда он все обобщил и приготовился прочитать нам полный курс, я гордо уплыл в неизвестном направлении.

Другими словами, я сбежал. Ни о чем не мог тогда и думать. Вырвался из ресторана, опустил верх машины (прическа Флоренс разлеталась от ветра) и помчался, чувствуя огромное облегчение. Полная свободу и токсичный бриз. До Гвен я добрался за рекордно короткое время — за десять минут.

К моему удивлению, она излучала теплоту и гостеприимство. Обычно я понукал себя сразу начинать то, что мы обычно делали, лишь только встречались в укромных местах. Успокаивая тем самым и себя и ее, что все идет как надо. Но в тот день она была так мила, что мы просто сели рядом и поговорили. Она сказала, что все уже решила за нас. На мои протесты она не по-женски возразила: «Эдди, твоя жизнь устоялась, она — оформлена! Если же ты попробуешь изменить ее, то все полетит к чертям! А ты не из тех, кто любит… Да, да, пусть останется, как было до сегодня. Что ты сказал? Все было восхитительно, и нам было хорошо!»

Гвен сделала то, что должен был сделать я. Другими словами, она облекла в слова то, о чем я думал несколько часов назад сам.

Но мне почему-то казалось, что конец еще не наступил, и я продолжал играть обиду и непонимание. Думаю, я притворялся так долго, потому что вообще потерял способность что-либо чувствовать. Неужели я по правде не хотел, чтобы она исчезла из моей жизни? Я убеждал ее всеми доступными способами, но… заскучал бы через месяц разлуки? Или через неделю? Или я говорил ей как человек, убежденный в том, что порядочный и честный мужчина в подобной ситуации поведет себя именно так, как я бы хотел, чтобы обо мне думали все, включая меня самого?.. Я уже ничего не знал.

Она бросила взгляд на часики, ойкнула и вскочила. Самолет улетал в полночь, а она еще не начала собираться. Я прилег на кровать и стал смотреть на нее. И тут почувствовал, что мое «я» отделилось от плоти… Жизнь, сама моя жизнь неспешно покидала меня! А я лежал и не делал ни малейшей попытки, чтобы остановить ее. Я, казалось, более ни на что не был способен. Лежал и смотрел, как уходит от меня она — моя жизнь.