Мария Бушуева - Отчий сад

note 90 Note90 94 закономерное продолжение шага предыдущего, но как нечто абсолютно неожиданное. Большую часть линии бедолаги увидеть не способны.

Сочинитель вскоре уехал, погрузился то ли в столичный, то ли в питерский андеграунд, а вместо повести прислал очень короткий рассказ «Черта»:

«…Сказку кобылью. Уличен в самых честных правилах движения челобитного. Выбиватель колб пустотных. Расстели мне ковер. Вот, ай, что ты, не так сразу. Собака по имени Карта терлась у его ног. Карта, ату. Нет, не турецкий, хотя и ручной работы. Китайский, как видно. Кому? Кинул, гляди-ка, на ее колени. Последняя? Ес. За воротом каркает. Кар. Кар. Какая малышка ты, тю-тю-тю-тю. Это черта. Подковой свернуться или вытянуться надменно, оказывается, камень там каркал, вытянуться, обозначив ничто как нечто между никем и никогда. Ра освещает навес бровей. Смешение наших кровей, о, теплая. Равновесие. Шуршат житницы нашей великой щастливой… шуршат, маршал, салют, Шиллер намедни мне снился. Шушукаемся, сучата. Ой, теплая, прямо стекает, зажми. Откуда? Из колбы. Это дымится роща над твоею горою — с нее стаял снег, посмотри, какой па-рок! Что ты меня надуваешь, сейчас поднимусь над сосной. Лопну на лобном месте. Давно я ужей отстрелял. Уже — раз-уже-два-я — металлический раб. Нет, мягко, что балаболишь? Значит, напрасно я пил укусов Экзистенцию — точно — ползали только ужи. Ну, прислонись, тишина, непонимания вечный простор, счастье частичек, разбросанных в пустоте множества слов, — из ничего прорастает никто — и за нами следит. Патриаршит. Шут. Разоблаченный, он облачился в пижаму. С коленей твоих каплет райская пустота. Мягко внутри нее. А снаружи? Что ты боишься — выверни! Крест. Верхняя часть его тонет в вечных миазмах северного полюса моего пупа. Вилку воткни, он залает, тем отрицая сразу же нереальность черты, — размноженная она прыгает на штанах. Вытянул между нами решетки. Колбы считает, а делает вид, что читает газету. Зева

note 91 Note91 95 ет. О, саблезубой пещеры красный огонь. Вот отчего твои плечи облазят — спадают к ступням — лезут мне в сны — лижу, выдуваю тебя из колбы, чтобы придать завершенность мягкой текучести слов, но разрушить — гав — навесие патриаршье. Весы июля — любо-весие, липа — высие, лютне — вытие — постой, кажется, свитие, светие, соцветие и со-итие — с мира по нитке — вот она вновь — как не сбегай — вытянулась, умноженная зеркалами твоими, цыпочка. Дребезжа, проносится дева-надежда. Гайки, шурупы, винты — о, поцелуй плоскогубой. Дыхание января. Раскатились винты и шурупы. Прорастут. Вишни винты? Сомневаюсь. Позволь мне, оставь мне сомнения нарциссизм, многократно дробимый, достигший наконец омута нуля. Отвертку взять и ввернуть себя в червоточинку, в родинку на губе у туманного альбиноса. Я. Я сам себя вбил в себя — все глубже — свернувшись вселенной лени — вернувшись к тебе, плоскозадая, пугливо рванувшись — выпусти! выпусти!.. Восток, сточные воды твои стыдливо стекают на запад… невидим, неслышим, вошел лязгающие клешни на голой собственной песне. Ужо тебе, мушек морил! Моргает, невинный. Кокетка. Молчалин. Печальный дятел, мечтой о мужеложестве мучим. И в твоей млечной колбе его муха жужжит. Не огорчайся, муха ценнее мужчужины, каждая брюшком своим отражает все триллионы ликующих мушек, не забывая себя. Он, безусловно, богаче всех нищих, как ослепили, то есть, не то, облепили, его, просто женщины сердце жаждет бури. Ушел, гляди-ка. Хро-мает, ага, вот я тебя и застукал… и… что было дальше, застукал и быстро решил — я ее зада коснусь, на белых гусях вознесусь — рта не раскрой, не жди и ра-скроишь или скроешь ра, вот, понял я, понял! Он — тигровый вор ра. На меня наступает клетка, камера, вправа, плиз, тетка плоскогубая, металлоглазая, не дамся! я разрезан, и улитка ласковая голоса твоего вползти теперь может в одну лишь раковину мою. Ужас — в ней тоже он — иероглиф!

Бумаги стыдливое отрочество, перечеркнутое поперек и вдоль, как говорится, если в первом акте ружо на сте

note 92 Note92 96 не, в третьем из него вылетит птичка. Я — Иона. В лоно ушел, брожу, ежась, каркает воро-тник, как на падали, ра-роди меня снова на холмах Грузии, здесь такая ночная мгла, из воды хлюпики хлюпают — зачем я в одежде, с вороной на одном оставшемся плече сюда спустился? Радуйся, мне тесно, а что за дыра? Кавалел, кавелел, половик-то плоголел. То-то пахнет дымом дыра. Нет, не роди никуда. Пускай за пределом ее металлической власти — не надо. Железные мухи снуют. Шиш, щиш тебе, радуйся, Шиллер, паскуда! Не пой, кра-кра-кра… P.S.: «Данный текст, в железные тиски коего я попал, явив тем самым свою несовершенную сущность знака, приобретающего то или иное значение лишь в контексте — благодаря или вопреки ему, а без оного способного лишь служить еще одним доказательством вечного отсутствия смысла, копейкой в копилке у ничего, существует как факт реальности, точнее, как факт, опровергающий наличие одной-единственной реальности и утверждающий пульсирующее отсутствие плоскости, лишь благодаря тому, что ты остался з а пределами, в нашем случае — за пределами текста, куда, как ты мог заметить, оставил все свои беспомощные попытки пробраться мой эксцентричный герой. Нижайший поклон очаровательной каннибалочке».