Джон Ирвинг - Отель «Нью-Гэмпшир»

Внезапно мне пришла в голову мысль, что Фрэнни думает о поездке в Вену примерно то же самое — она хочет использовать ее для того, чтобы стать хитрее и жестче и (каким-то образом) повзрослеть достаточно для того мира, которого мы с ней не понимаем.

— Проходи мимо открытых окон, — вот и все, что я смог тогда ей сказать.

Мы поглядели на заросшее колючей низкорослой травой тренировочное поле, зная, что осенью оно повсюду будет усеяно проплешинами от колен и цепких пальцев, но что нас в Дейри уже не будет, чтобы смотреть на плешивое поле или отворачиваться. То же самое или нечто подобное будет происходить где-то в другом месте, а мы будем наблюдать за этим или принимать в нем участие, что бы это ни было.

Я взял Фрэнни за руку, и мы пошли по тропинке, которой обычно ходили футболисты, и лишь на короткое мгновение приостановились у памятного поворота в лес, где росли папоротники; нам не надо было идти и смотреть на них.

— Пока, — прошептала Фрэнни этому святому и нечестивому месту.

Я сжал ее руку, она ответила тем же, затем высвободилась, и всю дорогу до самого отеля «Нью-Гэмпшир» мы старались говорить друг с другом только по-немецки. Очень скоро это будет наш новый язык, а мы еще не слишком хорошо им владели. Мы оба знали, что, дабы не попасть в зависимость от Фрэнка, нам надо освоить язык гораздо лучше.

Когда мы вернулись в Элиот-парк, Фрэнк проделывал свой похоронный тур между деревьями.

— Хочешь, поучу? — спросил он Фрэнни. Она пожала плечами, и мать послала их обоих с каким-то поручением; Фрэнни вела машину, а Фрэнк рядом с ней молился и вздрагивал всем телом.

Вечером, собравшись лечь спать, я обнаружил, что Эгг положил Грустеца в мою кровать, одев его в мой костюм для пробежки. Вынимая Грустеца из своей постели — и вытряхивая из постели его шерсть, — я снова окончательно проснулся. Я спустился в бар и ресторан почитать. Там, на одном из привинченных стульев, сидел со стаканчиком Макс Урик.

— Сколько раз старый Шницлер сделал эту Жанетту как-бишь-ее? — спросил меня Макс.

— Четыреста шестьдесят четыре раза, — ответил я.

— Вот это да, правда?! — воскликнул он.

Когда Макс проковылял наверх укладываться спать, я остался сидеть и прислушивался, как миссис Урик убирает свои сковородки. Ронды Рей поблизости не было: она куда-то ушла, а может быть, и была в отеле, какая разница. Для пробежки было слишком темно, а Фрэнни спала, поэтому заняться штангой тоже было нельзя. На какое-то время Грустец вывел из строя мою постель, поэтому я просто попробовал почитать. Это была книга об испанке 1918 года, обо всех известных и неизвестных людях, которых она унесла. Складывалось впечатление, что это были самые печальные времена в Вене. Густав Климт, который однажды назвал свою собственную работу «свинячьим дерьмом», умер; он был учителем Шиле. Жена Шиле умерла, а затем, очень молодым, умер и сам Шиле. Я прочитал целую главу о том, какие картины мог бы нарисовать Шиле, если бы его не убила испанка. Я начал смутно подозревать, что вся книжка посвящена тому, какой могла бы стать Вена, если бы не эпидемия испанки, когда меня оторвала от чтения Лилли.

— Почему ты не спишь у себя? — спросила она. Я объяснил ей про Грустеца.

— А я не могу спать, потому что не могу представить, какой будет моя комната там, — объяснила Лилли.

Я рассказал ей об испанке 1918 года, но это ее не заинтересовало.

— Я очень беспокоюсь, — призналась Лилли. — Я беспокоюсь о насилии.

— О каком насилии? — спросил я у нее.

— В отеле Фрейда, — ответила она. — Там будет насилие.

— Почему, Лилли? — спросил я ее.

— Секс и насилие, — ответила Лилли.

— Ты имеешь в виду шлюх? — спросил я ее.

— Я имею в виду обстановку вокруг них, — сказала Лилли, аккуратно присаживаясь на привинченный стул и слегка раскачиваясь на нем; ее ноги, конечно, до пола не доставали.

— Обстановку вокруг шлюх? — спросил я.

— Обстановку секса и насилия, — сказала Лилли. — Все это именно так выглядит с моей точки зрения. Весь этот город, — сказала она. — Посмотри на Рудольфа — убил свою подружку, потом себя.

— Это было в прошлом столетии, Лилли, — напомнил я ей.

— А тот мужик, который оттрахал эту женщину четыреста шестьдесят четыре раза, — сказала Лилли.

— Шницлер, — сказал я. — Тоже почти сто лет назад, Лилли.

— А теперь, возможно, еще хуже, — сказала Лилли. — В большинстве случаев.

Это, должно быть, Фрэнк наговорил ей такое, подумал я.

— И испанка, — сказала Лилли, — и войны. И венгры, — сказала она.