Джон Ирвинг - Мир глазами Гарпа

Только Капитан Энергия и могла так разговаривать с Дунканом — теперь, когда Гарп ушел из жизни. Хелен критиковать сына не могла. Она была счастлива уже тем, что Дункан остался жив. А Дженни не смела ругать брата потому, что была на десять лет моложе; она могла лишь восхищенно смотреть на него снизу вверх, любить его и находиться рядом, пока тянется невыносимо долгий процесс выздоровления. Эллен Джеймс любила Дункана страстно и ревниво и, увидев его всего переломанного, впала в такое отчаяние, что зашвырнула куда-то и свой блокнотик для записок, и карандаш, а потом, разумеется, ничего уже сказать не могла.

— Одноглазый и однорукий художник, — вздыхал Дункан. — О господи!

— Радуйся, что у тебя еще осталась одна голова и одно сердце, — говорила ему Роберта. — Много ты знаешь художников, которые держат кисть обеими руками? А два глаза нужны, только чтобы водить мотоцикл, тупица! Чтобы рисовать, и одного вполне достаточно.

Дженни Гарп, которая любила брата так, словно он был ей одновременно и братом, и отцом — она была слишком мала, чтобы по-настоящему помнить отца, — написала Дункану стихотворение, чтобы он поскорее поправлялся. Первое и единственное стихотворение, которое юная Дженни Гарп написала в своей жизни; у нее не было таких художественных наклонностей, как у отца и у брата. И одному Господу Богу известно, какие наклонности могли бы проявиться у Уолта.

Здесь он лежит, наш первенец, он стройный и высокий, С одной рукой здоровой и второй — ушедшей в прах; Один веселый глаз его сверкает, второй закрыт навечно. Воспоминания о близких в голове его роятся… О брат мой, сын нашей матери, восстань скорее с ложа! Стань крепким, как тот дом, который Гарп построил, Который ждет, когда взойдешь ты снова на его крыльцо…

Стихотворение было, конечно, довольно неуклюжее, но Дункану оно очень понравилось.

— Я обязательно снова стану крепким! — пообещал он Дженни.

Молодая транссексуалка, которую Роберта поселила в студии Дункана, слала ему из Нью-Йорка почтовые открытки с пожеланиями скорейшего выздоровления.

«Все растения в порядке, — писала она, — а вот большая желтая картина над камином стала коробиться — по-моему, холст был натянут плохо; я ее сняла, отнесла в чулан, где попрохладнее, и прислонила к стене, как и все остальные. Мне очень нравится синяя картина и еще рисунки — все-все! А особенно тот, про который Роберта сказала, что это Ваш автопортрет».

— О господи! — простонал Дункан, прочитав это послание.

Дженни перечитала ему всего Джозефа Конрада; Гарп в детстве очень любил этого писателя.

А Хелен чувствовала, что ей даже полезно иметь определенную преподавательскую нагрузку, ибо занятия и подготовка к ним отвлекали ее от постоянных тревожных мыслей о сыне.

— Этот мальчик еще встанет во весь рост, — уверяла ее Роберта.

— Он уже не мальчик, а молодой мужчина, Роберта, — возражала Хелен. — Хотя ведет он себя, конечно же, по-мальчишески!

— Они все для меня мальчики, — сказала Роберта. — Гарп был мальчиком. Я сама была мальчиком, пока не стала девочкой. И Дункан всегда будет мальчиком, для меня.

— О господи! — сказала Хелен.

— Ты бы занялась спортом, — посоветовала ей Роберта. — Чтобы расслабиться.

— Роберта, пожалуйста!.. — умоляющим тоном сказала Хелен.

— Попробуй бегать, — продолжала Роберта, словно не слыша ее.

— Бегай сама, а я буду читать! — отрезала Хелен. Роберта и бегала — все время. Ближе к шестидесяти годам она стала порой забывать про эстроген, который транссексуалу надо принимать всю жизнь, чтобы сохранить женские формы. Пропуски в приеме эстрогена и усиленные занятия бегом привели к тому, что крупное тело Роберты стало меняться как бы в обратном направлении — прямо у Хелен на глазах.

— Я иногда просто диву даюсь, глядя на тебя. Что с тобой происходит, Роберта? — спросила Хелен.

— Но это ведь даже интересно, — сказала Роберта. — Я сама никогда не знаю, например, как буду себя чувствовать или как буду выглядеть.

Уже после пятидесяти Роберта умудрилась поучаствовать в трех марафонских забегах, однако у нее возникли проблемы с сосудами, и врач посоветовал ей бегать на более короткие дистанции. Двадцать шесть миль — слишком много для бывшего «крепкого орешка», которому уже за пятьдесят. «Стареешь, номер девяносто!» — поддразнивал ее Дункан. Роберта была на несколько лет старше Гарпа и Хелен, что всегда было заметно. Она вернулась к прежнему маршруту — шестимильной дорожке, по которой обычно бегала с Гарпом от Стиринг-скул до моря, и Хелен никогда не знала, в какой именно момент Роберта вдруг появится у них дома, вся в поту, задыхаясь и мечтая принять душ. Роберта всегда держала в доме у Хелен огромный купальный халат и несколько смен одежды на случай таких вот неожиданных появлений, когда Хелен, подняв голову от книжки, вдруг видела перед собой Роберту Малдун в костюме для бега — а в руках у нее, в умелых руках, способных точно поймать и отпасовать мяч, тикающий, точно собственное сердце Роберты, огромный секундомер.