Джон Ирвинг - Мир глазами Гарпа

Гарп думал о чтениях, которые обещал устроить в Догз-Хэд-Харбор. Роберта уговорила его почитать что-нибудь из своих произведений всем членам фонда и приглашенным гостям; он ведь был, в конце концов, главный попечитель, а Роберта частенько устраивала небольшие концерты, поэтические чтения и т. п. Но Гарпа это откровенно раздражало. Он терпеть не мог чтения — особенно сейчас, когда разгромом джеймсианок нанес душевную рану столь многим невинным женщинам. Наиболее серьезные из них, разумеется, разделяли его позицию, однако и они по большей части оказались достаточно умны, чтобы распознать в его критике джеймсианок что-то вроде сведения личных счетов, это чувство в нем пересиливало логику. Они угадывали в Гарпе некий инстинкт убийцы — исходно мужской и исходно нетерпимый. Да и, по словам Хелен, он был слишком нетерпим к нетерпимому. Большая часть его сторонниц также считали, что он написал о джеймсианках сущую правду, но разве обязательно писать об этом так грубо? Будучи сам борцом и тренируя борцовскую команду, Гарп, возможно, и несколько грубоват. В этом его подозревали многие женщины, и теперь, выступая с чтениями, даже в смешанных аудиториях (в основном, в колледжах, где грубость, похоже, нынче была не в моде) он все время ощущал молчаливую неприязнь — мужчина, который прилюдно утратил самообладание, показал всем, что способен на жестокость.

И Роберта посоветовала ему не читать пассажи, связанные с сексом; дело не в том, что члены фонда заранее враждебно настроены, а в том, что они, по словам Роберты, осторожны. «У тебя там полно и других интересных кусков, — сказала Роберта, — не только с сексом». Ни он, ни она даже не упомянули о возможности прочесть что-нибудь новенькое. И главным образом по этой причине — иначе говоря, потому, что у него не было ничего новенького, — Гарп все сильнее нервничал и мрачнел, когда от него требовали устроить чтения.

Гарп взбежал на вершину отлогого холма за фермой, где выращивали особую породу черных коров, — единственного холма между Стирингом и морем — и миновал поставленную им самим двухмильную метку. Иссиня-черные носы коров были устремлены на него из-за невысокой каменной стены, точно дула двустволок. Гарп всегда разговаривал с этими коровами — мычал им.

Грязно-белый «сааб» опять приближался, и Гарп отошел на покрытую мягкой пылью обочину. Одна из черных коров призывно замычала ему; другие шарахнулись в сторону. Гарп не сводил с них глаз. «Сааб» ехал не слишком быстро — водитель явно не походил на лихача. И вроде бы следить за ним не имело смысла.

Спасла Гарпа память. Многие писатели обладают так называемой избирательной памятью, и Гарп, к счастью, умудрился вспомнить, что этот грязно-белый «сааб» специально притормозил, в первый раз нагнав его, и водитель долго еще, вытянув шею, высматривал его в зеркальце заднего вида.

Гарп быстро отвернулся от коров и посмотрел на шоссе затихший «сааб» с выключенным мотором почти бесшумно катился прямо на него по мягкой обочине, и за автомобилем поднималось облако белой пыли, на фоне которого хорошо была видна напряженная, чуть наклоненная вперед голова водителя. Этот человек, нацеливший свой «сааб» на Гарпа, был более всего похож на воздушного стрелка в действии.

Гарп сделал два огромных прыжка к каменной стене и перелетел через нее, даже не заметив тонкого электрического провода, натянутого поверху. Он ощутил укол в бедро, коснувшись этого провода, но все же успешно приземлился в мокрую зеленую траву пастбища, изрядно объеденную и испятнанную лепешками коровьего навоза.

Он лежал, обнимая мокрую землю, и прямо-таки слышал отвратительное кваканье Подводной Жабы в собственной пересохшей глотке. Еще он отчетливо слышал топот мчавшихся прочь от стены коров и скрежет металла, когда грязно-белый «сааб» врезался в стену. Два камня размером с голову Гарпа лениво пролетели по воздуху и грохнулись с ним рядом. Один из черных быков остановился было, однако в «саабе» от удара заело сигнал, и этот неумолкающий вой, возможно, спас Гарпа от нападения.

Гарп понимал, что жив и кровь у него во рту означает всего лишь, что он сильно прикусил губу. Он осторожно поднялся и пошел к тому месту, где в каменную стену врезался белый «сааб». За рулем сидела женщина; и в результате этого удара она потеряла не только язык.

Ей было за сорок. Мотор «сааба», вдвинувшись в салон, заставил ее колени буквально обвиться вокруг покосившейся рулевой стойки. Никаких колец на руках; пальцы короткие и красные, словно от зимних морозов и ветров, которые она, видно, не раз испытала на себе. Разбитое стекло, то ли боковое, то ли лобовое, вонзилось ей в лицо и до кости срезало плоть на виске и на щеке. Из-за этого лицо казалось кривобоким. Темно-каштановые пропитанные кровью волосы чуть шевелил теплый летний ветер, залетавший в отверстие, где раньше было лобовое стекло.