Джон Ирвинг - Мир глазами Гарпа

Декан Боджер часто воспринимал реальность в несколько искаженном виде. Той ночью, например, декан обнаружил, что кто-то снял с его машины фару-искатель. В ярости он перевернул вверх дном все палаты изолятора, даже те, где лежали заразные больные. «Этот фонарь в один прекрасный день засияет на чьей-то физиономии!» — орал Боджер. Но никто так и не признался. Дженни была уверена, что это Меклер, но доказать ничего не смогла. Декан Боджер уехал домой без своей фары. А дня через два он заболел, подхватив от кого-то грипп, и его стали лечить в изоляторе как амбулаторного пациента. Дженни особенно ему сочувствовала.

Прошло еще четыре дня, прежде чем Боджер случайно заглянул в «бардачок» своей машины. В тот вечер чихающий и сморкающийся декан, как всегда, объезжал кампус, освещая его новой фарой-искателем, как вдруг его остановил новичок-патрульный из группы охраны.

— Господи помилуй, да ведь я здешний декан! — заорал Боджер на дрожащего как осиновый лист юного патрульного.

— Откуда мне это знать, сэр? — отвечал патрульный. — Мне велено никому не разрешать раскатывать тут по дорожкам.

— Вас должны были предупредить, что с деканом Боджером связываться опасно! — еще громче заорал Боджер.

— Да, меня предупреждали, сэр, — робко промямлил патрульный. — Но я же не знаю, что именно вы и есть декан Боджер!

— Ну хорошо, — уже более спокойно сказал Боджер, втайне весьма довольный такой преданностью патрульного своему долгу. — Я, несомненно, могу доказать, кто я такой. — Тут декан Боджер внезапно вспомнил, что у него просрочено водительское удостоверение, и решил предъявить патрульному свидетельство о регистрации автомобиля. Он полез за документом в «бардачок» и обнаружил там… дохлого голубя!

Итак, Меклер нанес очередной удар, и улик против него опять не было. Голубь оказался почти «свежий», во всяком случае, черви на нем (пока что) не кишели. Зато в «бардачке» кишели вши, сбежавшие с мертвого голубя в поисках нового хозяина. Декан постарался как можно скорее вытащить свидетельство о регистрации и захлопнуть «бардачок», но патрульный не сводил с голубя глаз.

— Мне сказали, они тут стали серьезной проблемой, — заметил патрульный, — повсюду залезают, и вообще…

— Это мальчишки повсюду залезают! — проворчал Боджер. — Голуби, в общем-то, безвредны, а вот за мальчишками нужен глаз да глаз!

Довольно долгое время, которое показалось Гарпу несправедливо затянувшимся, Дженни буквально глаз с него не спускала. Она действительно все время следила за ним, но и понемногу училась ему доверять. И теперь старалась, чтобы Гарп сам доказал ей, что доверять ему можно.

В столь ограниченном людском сообществе, какое представляла собой Стиринг-скул, новости распространялись быстрее, чем стригущий лишай. История о том, как маленький Гарп забрался на крышу, а его мать даже не знала, что он туда залез, бросала тень подозрения на обоих: ребенок вроде Гарпа может дурно влиять на других детей; мать вроде Дженни недостойна уважения, ибо плохо присматривает за своим сыном. Маленький Гарп, конечно, довольно долго не ощущал никакой дискриминации, но Дженни, которая незамедлительно распознавала дискриминацию (и незамедлительно пресекала любые ее попытки), в очередной раз почувствовала, что люди вокруг сделали ничем не оправданные выводы. Раз пятилетний ребенок был оставлен без присмотра и залез на крышу, значит, она — плохая мать и плохо воспитывает свое дитя. И к тому же этот Гарп — явно странный ребенок.

Мальчик ведь растет без отца, говорили некоторые, а у таких вечно на уме всякие гадости.

«Очень странно, — писал позднее Гарп, — но представление о том, что именно семья в конечном итоге должна убедить человека в его уникальности, моей матери всегда было чуждо. Мать была женщиной практичной; она верила только в реальные факты и в реальные результаты. Например, она верила в Боджера, поскольку то, чем занимался декан, было ей, по крайней мере, понятно. Она верила в конкретную работу: в работу учителя истории, в работу тренера по борьбе и конечно же в работу сестры милосердия. Но та семья, которая, собственно, и убедила меня в моей неповторимости, в моей уникальности, никогда не пользовалась у моей матери уважением. Мать считала, что семья Перси вообще никогда и ничего не делает».

В этом убеждении Дженни Филдз была не одинока. Стюарт Перси, хотя имел вполне определенную должность и довольно высокий титул, реально никакой работой не занимался. Он назывался генеральным секретарем попечительского совета Стиринг-скул, однако никто и никогда не видел его, например, печатающим на машинке или хотя бы отдающим распоряжения своей секретарше. Да, конечно же, у него была секретарша, только вот сомнительно, чтобы у нее было что печатать. Некоторое время казалось, что Стюарт Перси имеет связи в Ассоциации выпускников Стиринг-скул, организации достаточно влиятельной — в силу богатства ее членов и кое-каких сентиментальных ностальгических воспоминаний, у них сохранившихся, — чтобы ее высоко ценили в администрации школы. Однако директор по делам выпускников утверждал, что Стюарт Перси слишком непопулярен среди бывших своих однокашников, чтобы от него была хоть какая-нибудь польза. Все эти люди хорошо помнили Перси еще с тех дней, когда учились в Стиринг-скул.