Джон Ирвинг - Сын цирка

К чести Раму, он не смотрел на Ганешу, когда это говорил. Слава Богу, что водитель не отвлекался на бешено проносящиеся мимо пейзажи. Доктор ждал наступления темноты, чтобы расслабиться и не видеть воочию приближение собственной смерти. Когда стемнеет, можно будет в опасной близости услышать лишь сигнал клаксона чужой машины или увидеть слепящий свет мчащихся на тебя автомобильных фар. Фарук представил себе месиво их тел — одна нога здесь, рука — там, вот задняя часть чьей-то черепной коробки, чей-то разбитый лоб… Тогда не разберут, кто именно сидел в салоне. Так случится, поскольку фары окажутся разбиты, а в волосах будет много мелких осколков стекла, сверкающих, как бриллианты. Они почувствуют запах бензина, который замочит всю одежду. В самый последний момент увидят вспышку огня в форме огромного шара…

— Отвлеките меня. Начните говорить. Скажите мне что-нибудь, — обратился Дарувалла к миссионеру.

Иезуит, чье детство прошло на автострадах Лос-Анджелеса, казалось, чувствовал себя непринужденно. Его не отвлекали сгоревшие остовы автомобилей по обочинам дороги. Он даже не посмотрел в сторону перевернувшейся автомашины, все еще объятой пламенем. Останки животных на обочине интересовали его лишь тогда, когда он не мог определить, кто задавлен.

— Что это было? Вы видели? — спросил миссионер, поворачивая голову.

— Мертвый бычок. Пожалуйста, поговори со мной, Мартин, — взмолился Дарувалла.

— Я знаю, что он мертвый. Но что такое бычок?

— Кастрированный бык, — ответил ему Фарук.

— Вот еще один! — воскликнул будущий священник, вновь поворачивая голову.

— Нет, это — корова.

— До этого я видел верблюда. Вы его заметили? — живо спросил Мартин.

— Да, я видел его. Расскажите мне какую-нибудь историю. Вскоре совсем стемнеет, — произнес Дарувалла.

— Жалко. Сколько можно было бы еще увидеть! — воскликнул иезуит.

— Ради Бога, отвлеките меня! Я знаю, вы любите говорить. Расскажите хоть что-нибудь! — снова взмолился доктор.

— Ну, что вам рассказать? — спросил миссионер. Фарук почувствовал желание убить этого иезуита.

Девочка уже спала. Они посадили ее между собой, так как боялись, что она прислонится к задней двери. Теперь она прислонялась лишь к одному из сидевших. Спящая Мадху казалась хрупкой, как тряпичная кукла. Мужчины были вынуждены поддерживать ее плечи, чтобы девочка не болталась из стороны в сторону.

Ее надушенные волосы терлись по горлу доктора в районе расстегнутого воротника рубашки. Пахли они гвоздикой. В моменты, когда машину швыряло в разные стороны, Мадху ударялась об иезуита, который не обращал на девочку никакого внимания. Но Фарук ощущал, как ее бедро прижималось к его ноге. Когда автомобиль еще раз подбросило, плечо Мадху ударилось по ребрам доктора, а ее рука проползла по его бедру. Временами, когда Фарук чувствовал дыхание девочки, у него самого перехватывало горло. Доктор совершенно не представлял, как он сможет провести ночь в одной с ней комнате и пытался отвлечься не только от устрашающей манеры управления автомобилем, демонстрируемой Раму.

— Расскажите мне о вашей матери. Как она себя чувствует? — спросил Дарувалла.

В исчезнувшем свете дня, когда еще можно было различать какие-то детали, доктор увидел, как напряглась шея миссионера и как он прищурил глаза.

— А как ваш отец? Что делает Дэнни? — добавил доктор.

Тут Фарук почувствовал, что допустил оплошность, поскольку Миллс, вероятно, даже не услышал его второго вопроса. Иезуит ушел в свое прошлое. Ландшафт с безобразно убитыми животными проносился мимо, однако фанатик его больше не замечал.

— Хорошо, если вам так хочется, я расскажу маленькую историю о моей матери, — произнес Миллс.

Дарувалла усомнился, что это «маленькая» история. Обычно миссионер в повествовании не был кратким. Он любил описания. Фактически, Мартин не упускал ни одной детали и рассказывал Фаруку абсолютно все, вспоминая и цвет кожи Арйфа Комы, и различные запахи при мастурбации не только Арифа, но и то, как пахли ппльиы американской студентки, работавшей его няней.

Они неслись сквозь темную сельскую местность и тускло освещенные города, где их преследовал запах готовившейся еды и экскрементов, кудахтанье цыплят, собачий лай и дикие угрозы пешеходов, которых они едва не задавили. Раму извинился за то, что в машине похолодало, поскольку окно со стороны водителя отсутствовало. В салоне бились залетавшие насекомые. Что-то размером с колибри шлепнулось о лоб иезуита, укусило его, а потом минут пять лежало на полу, жужжа и барахтаясь, пока не смолкло. Они так и не поняли, что это было.