Джон Ирвинг - Человек воды

Но это правда. Я беспокоюсь из-за черепах и рыб. Хотя совсем не так, как когда-то я беспокоился из-за мыши. Та мышь жила в постоянной опасности, и от меня зависело, выберется ли она живой из мышеловки Бигги. Но когда я переехал к Тюльпен, она уже ухаживала за этими черепахами и рыбами. С трех сторон ее кровать окружают книжные шкафы высотой до груди — мы оба огорожены словами. И по всей поверхности шкафов буквой «U» стоят эти булькающие аквариумы. Они булькают всю ночь. Тюльпен постоянно подсвечивает их воду неоновыми лампами. Должен признаться, это очень удобно, когда я встаю помочиться.

Но такая обстановка вокруг кровати требует привыкания. Стоит начать засыпать, как тебе вдруг начинает казаться, будто ты находишься под водой жуткого цвета, а над тобой кружат рыбы и черепахи.

Она кормит черепах кусками мяса, которые привязывает к веревочке; всю ночь черепахи скрежещут своими челюстями, хватая болтающееся мясо; утром этот кусок выглядит омерзительно серым, как настоящая дохлятина, тогда Тюльпен его убирает. Слава богу, что она кормит своих черепах лишь раз в неделю.

Как-то ночью мне почудилось, будто живущий в квартире над нами мужчина мастерит бомбу.

(По ночам он зачем-то возится с электричеством; слышны странные звуки и щелчки, после чего свет в аквариуме тускнеет.) Если бомба у этого чудака все же взорвется, то воды в аквариумах вполне хватит, чтобы утопить нас спящих.

Однажды ночью, раздумывая над этим, я спохватился: а не позвонить ли мне доктору Жану Клоду Виньерону? По одной причине — пожаловаться: водяной метод срабатывает не всегда. Но еще важнее мне было услышать голос уверенного в себе человека. Может, я даже осмелюсь спросить, как это ему удалось стать настолько самоуверенным. Хотя, мне кажется, я испытаю большее удовольствие, если сумею смутить его. Я решил позвонить ему как можно позже. «Доктор Виньерон, — сказал бы я ему, — мой член отвалился к чертовой матери». Просто затем, чтобы посмотреть, как бы он отреагировал.

Я поделился с Тюльпен своим планом.

— Ты знаешь, что он сказал бы? — ухмыльнулась она. — Он сказал бы: «Положите его в холодильник, а завтра утром запишитесь на прием у моей секретарши».

И хотя я подозреваю, что она права, я обрадовался, потому что она не отреагировала на это подниманием своей сиськи. Для этого она слишком чувствительная. В ту ночь она даже выключила свет в аквариуме.

Воспоминание о прелестной маленькой Лидии Киндли, восторженной первокурснице германского факультета, желавшей, чтобы на ухо ей нашептывали баллады или даже оперу в Муттершпрахе, глубоко печалит его. Он хотел угодить ей: он записал пленку для нее одной. Глубокий, грудной голос Богуса Трампера убаюкивает ее бессердечие его любимыми песнями. Это должно было стать настоящим сюрпризом.

Как-то после полудня он отдал ей пленку в лингафонном кабинете.

— Это специально для вас, мисс Киндли. Несколько лирических романсов, которые я знаю…

— О, мистер Трампер! — воскликнула она и поспешно нацепила наушники.

Он наблюдал за ее маленьким личиком с огромными глазами, остановившимися над краем лингафонной кабинки. Поначалу она казалась такой заинтересованной, потом ее хорошенькое личико сморщилось в критической гримасе; она остановила пленку, — оборвала его ритмы! — прокрутила обратно и снова остановила. Потом что-то записала. Он подошел к ней узнать, что не так.

— Тут неправильно, да? — спросила она, показывая на свои витиеватые писульки. — Тут не «mude», a «mude». Но певец каждый раз пропускает умляут.

— Этот певец — я, — с обидой сказал он. Тяжело слышать, когда тебя критикует такая сопливая девчонка. Затем торопливо добавил: — Немецкий — не мой конек. Я в основном занимаюсь скандинавскими. Вы слышали о нижнем древнескандинавском? Боюсь, что мой немецкий слегка устарел. Я лишь надеялся, что вам понравятся песни. — От бессердечности этого ребенка ему сделалось горько.

Тогда она воскликнула таким писклявым, похожим на птичий, голоском, как если бы ей зажали рот или сдавили поцелуями горло:

— О, мистер Трампер! Это прекрасная запись. Вы только пропустили умляут в «mude». И мне очень понравилась песня. У вас такой чудесный, высокий голос!

А он подумал: «Высокий голос?» Но вслух сказал:

— Вы можете оставить пленку себе. Она ваша.

И он удалился, оставив ее в кабинке ошеломленную. Теперь она о чем-то мечтала под наушниками.