Джон Ирвинг - Человек воды

— Так ты ее видел, да? — залепетал он. — Как она, Коут? — Но Коут смотрел совсем в другую сторону, как если бы собирался заплакать, и Трампер поспешил добавить, испугавшись: — Коут, я вел себя ужасно, я знаю…

Он крутил в руках лифчик, но Коут отобрал его. Затем, когда Богус увидел этот лифчик в руках Коута, он внезапно осознал, что он розово-лиловый, и сразу вспомнил, как покупал лифчик такого розово-лилового цвета и такого большого размера. Он замолчал; он смотрел, как Коут спускается с разделочного стола, словно это был медленно соскальзывающий кусок мяса, отделенный от костей; зайдя в нишу, Коут повесил лифчик Бигги на место.

— Тебя слишком долго не было, Богус, — произнес Коут.

— Но теперь я вернулся, Коут, — сказал Трампер, и это прозвучало довольно глупо. — Коут, мне ужасно жаль, но я же вернулся, Коут…

Чьи-то босые ноги прошлепали вниз по лестнице, и чей-то голос произнес:

— Пожалуйста, потише, не то ты разбудишь Кольма.

Шаги направились к кухне. Втиснувшись в угол под полкой со специями, Данте Каличчио безуспешно пытался сделаться маленьким и незаметным.

— Богус, прости, — мягко сказал Коут и дотронулся до его руки.

Затем вошла Бигги и бросила на Данте такой взгляд, как если бы он был десантником, которого выбросило на берег с подводной лодки, после чего она решительно и спокойно посмотрела на Трампера.

— Это Богус, — прошептал Коут, словно он опасался, что из-за бороды она его не узнает. — Это Богус, — повторил он чуть громче. — Вернулся домой с войны…

— Я бы не сказала, что домой, — ответила Бигги. — Нет, не сказала бы…

А я изо всех сил старался уловить иронию в твоем тоне, Биг; я действительно напрягся, пытаясь уловить ее. Но тщетно, Биг. Не было ни тени шутки. Поэтому все, что я нашелся сказать, — я видел, что вы оба, ты и Коут, почему-то нервничали из-за этого здоровенного итальяшки в униформе, съежившегося под полкой со специями, — единственное, что я смог сделать, Биг, — это представить вам своего шофера. У меня не было ничего другого, с чего я мог бы начать.

— Э, — начал Трампер, попятившись назад, словно от удара. — Это Данте, мой шофер.

Ни Коут, ни Бигги даже не взглянули на Данте; вместо этого они продолжали пристально смотреть на Богуса и на пол. А Богус заметил лишь одно, что на Бигги новый халат — оранжевый, ее любимого цвета; велюровый, из ее любимой ткани. Ее волосы стали длиннее, а в ушах висели сережки, которые она раньше никогда не носила; она выглядела немного взъерошенной и растрепанной, такой, какой он хорошо ее помнил. Когда она так выглядела, ему сразу хотелось взъерошить ее самому.

Затем Данте Каличчио, смутившийся оттого, что его представили, попытался выбраться из угла и сбил плечом полку со специями; он вылетел вместе с ней прямо на середину кухни, где безуспешно старался поймать ее; Бигги, Коут и Богус кинулись к нему на помощь, только ухудшив ситуацию. Баночки со специями с громким стуком покатились по всей кухне, а последний рывок Данте, совершенный в надежде поймать пустую полку, привел к тому, что она раскололась в щепки о жесткий холодильник.

— О господи, мне так жаль! — пробормотал Данте.

Пнув маленькую баночку ногой, Бигги посмотрела на Богуса в упор.

— И не только вам, — сказала она. Трампер услышал, как сверху донесся голос Кольма.

— Извините, — произнесла Бигти и вышла из кухни.

Богус последовал за ней по лестнице.

— Кольм, — вырвалось у него. — Это ведь Кольм, да? — Он едва не натолкнулся на Бигги, когда та резко остановилась и посмотрела на него таким взглядом, каким никогда до этого не смотрела — словно перед ним была совершенно незнакомая женщина, к которой он грязно приставал.

— Я сейчас вернусь, — холодно отрезала она, и он отстал.

Он медлил с возвращением на кухню, прислушиваясь, как она ласково успокаивает Кольма, который испугался грохота свалившейся полки со специями; из кухни он слышал голос Коута, в свою очередь успокаивающего Данте Каличчио. Не все баночки со специями разбились. Коут говорил, что ему ничего не стоит соорудить новую полку.

Данте Каличчио отпустил несколько замечаний на родном итальянском; Трамперу они показались молитвой.

Затем была игра в бильярд. Коут проникся сочувствием к Данте, который ощущал себя очень неловким и виноватым; побаиваясь дикой местности снаружи, он оставался в доме, размышляя: позвонить ли ему жене или к себе в офис и сказать, что он задерживается, или как можно скорее возвращаться обратно в Нью-Йорк.