Фелисьен Марсо - На волка слава…

— Но почему вы проходили по улице Блан-Манто?

— Просто так.

— Что вы там искали?

— Я не знаю.

Разумеется, это зависит от кварталов. На Вандомской площади, на улице Жуфруа вы увидите праздношатающихся, туристов, нищих, но не бродяг. Большие, широкие и пустынные улицы, кварталы с крупными магазинами не пригодны, чтобы по ним бродить. Эти улицы слишком замкнутые, негостеприимные, созданные с оглядкой на причины. Нет ничего более замкнутого, чем причины. Вы только посмотрите на людей. Если они руководствуются только здравым смыслом и причинами, ничего другого в их головы больше не войдет. А взгляните на широкие реки, вроде Севастопольского бульвара, на большие шумные поляны, вроде площади Республики, на тесные, влажные, набитые людьми улицы, вроде улицы Ломбардцев, улицы Пернель, улицы Добродетелей. Или взять пассажи. Походите-ка по пассажам. Двери — в уровень с прохожими, окна — в уровень с людьми. Небольшие магазинчики, похожие на пещеры, где ВСЕ СТАНОВИТСЯ ВОЗМОЖНЫМ.

Что такое, в конечном счете, бродяга? Может быть, дать точное определение здесь трудно, но я думаю, что бродяга — это тот, кто по той или иной причине чувствует себя в чем-то обделенным в своей жизни и старается взять то, чего ему не хватает, у других. Ведь другие люди существуют. Они живут. Двигаются. Собираются вместе. И тогда, проникая в их среду, продвигаясь рядом с ними, наподобие развернутой сети в конце концов берешь что-то от них, от их существования. Словечко какое-нибудь. Взгляд. Фразу. Это как лампа, которую включают в розетку хотя бы на одну секунду. Маленький отрезок света. Лучик. Это может быть что угодно. Старый хрыч, который видит, как парень целует девчонку, и который смотрит на тебя, как бы приглашает тебя в свидетели, как бы говоря: вот она, молодость, надо же. И ЭТО ОБЪЕДИНЯЕТ. Лампа зажглась. Одиночество нарушено. Маленькая волна, которая в какой-то момент плеснулась о вас. Все эти люди, которые текут по улицам, каждый со своей тюрьмой. Каждый на замке. И вот в какой-то миг открывается окошко. Какой-нибудь знак. Слово. Немного солидарности. Немного любви, в сущности. Кто-то роняет карандаш. Поднимаешь его. Даже не поднимаешь: подсказываешь.

— Ваш карандаш?

— А, спасибо. Вы очень любезны.

И ты проникаешь в его жизнь. Начинаешь существовать. Обретаешь весомость. Пусть это было всего лишь какое-нибудь мгновение. Не говоря уже о том, что оно иногда может продлиться.

— Как хорошо, что вы оказались здесь в эту минуту. А то он как раз сейчас мне понадобится. И без него я был бы как без рук.

И сразу откровенность.

— Я работаю контролером.

Доверие:

— На Центральном рынке.

Просто невозможно себе представить, сколько же по улицам слоняется незадействованного доверия. Доверия, которому хочется высказаться. Одиночества, которому хочется лишь выйти из самого себя. Особенно по вечерам. В сумерки. В ту пору суток, что называется «меж волком и собакой». Как будто люди в это время чего-то боятся. Боятся собаки. Боятся волка. И тогда они начинают разговаривать. Неважно с кем. А бродяга слушает.

— Скверная погода, не правда ли?

— Хорошей не назовешь.

— А вот я, месье, в Туркуэне, в 1909-м…

Попадаются люди беспокойные, люди чересчур скрупулезные, которые нуждаются, чтобы их кто-нибудь успокоил.

— Извините, месье, как вы думаете, из этого почтового ящика вынимают когда-нибудь письма?

— О! Я думаю, вынимают, мадам.

— Дело в том, что это письмо я посылаю дочке. И я не хотела бы, чтобы… Она как раз ждет ребенка. В Ньевре.

Раздавленные жизнью, которые хотят взять реванш.

— А я ему говорю, я вот так думаю, и все тут. Я церемониться не буду, никаких лишних слов. Господин Трюмо, сказал я ему, вы, может быть, полагаете, что в траншее был трубопровод. А! Тут же заткнулся после моих слов.

И мечта. Сколько здесь скитается грез, любезной лжи, хвастовства. Все, о чем не посмеешь рассказать соседям, потому что они знают, что это неправда, и что рассказываешь на скамейке в сквере незнакомому человеку, которого никогда больше не встретишь. Как-то раз один старик с зеленой корзиной, из которой высовывались овощи, целых двадцать минут держал меня за пуговицу, говорил мне о ценах. Затем вдруг, словно щелкнув каблуками и глядя вдаль, произнес:

— Позвольте представиться. Граф де Рабютен-Бофор, гвардейский гусар.

Его вселенная. Его маленькая планета, куда он, когда ему удавалось доставить себе такое удовольствие, хотя бы на миг приглашал войти кого-нибудь из встреченных им на улице людей.