Фелисьен Марсо - Кризи

В тот момент наша история достигла пароксизма. Он должен был бы нас сблизить. И тут я лишний раз осознаю, что все, что сближает нас с Кризи, в то же время нас разъединяет и удаляет друг от друга. В тех яростных объятиях еще была любовь, но было и взаимное ожесточение, а быть может, даже и ненависть. Наступает тот день, когда из любви рождается любовь, то есть нечто третье, которое руководит нами, помыкает нами, и мы ничего не можем с этим поделать. Приходит день, когда любовь становится именно тем, что у людей принято называть любовью, то есть болезнью, пожирающим нас вирусом, становится нашим поражением, нашим врагом, который, поселившись в нас, нас же и уничтожает. Позади моей стальной Кризи я увидел других Кризи: ту, что испытывает страх по ночам, ту, что воздвигает вокруг нас декорации некой жизни, не являющейся нашей жизнью: декорации нашего домика, нашей маленькой семьи. К этим Кризи я еще способен испытывать нежность. А вот к той женщине, которая появилась в ту ночь, после концерта Сэмми Минелли, к той женщине у меня нет ни нежности, ни ненависти: к той женщине, которая каждый вечер подводит баланс, причем со мной даже более мелочно, чем с управляющим своего магазинчика. Женщина, которая подводит баланс, — это женщина, которая думает, что ее обкрадывают. Женщина, полагающая, что ее обкрадывают, очень скоро становится мелочной. Если в один, например, день я остаюсь у Кризи два часа пятьдесят минут, то на следующий день она мне говорит: «Вчера ты пробыл от силы два часа». Если в какой-нибудь день мне заехать к ней не удается, то я слышу от нее: «Мне тут приходится целыми днями сидеть одной, без тебя». Если я говорю, что в домике плохо с отоплением, то через неделю она вдруг начинает упрекать: «Ты только и ждешь, чтобы отказаться от него». Я тоже подвожу свой баланс: «Два часа пятьдесят минут — это не два часа, а почти три». Мы спорим об этих десяти минутах, как проштрафившиеся кассиры. И теперь по вечерам бывает, что она в моих объятиях не засыпает. Мои уходы — это всякий раз тысяча терзаний. Однажды я пришел раньше нее, и, вынужденный ответить по телефону в связи с какими-то ее сеансами позирования, я открыл ее записную книжку, где она записывала время намечаемых встреч. Я увидел там пометки обо всех моих посещениях, причем сделанные с предельной точностью: пришел в шестнадцать тридцать, ушел в девятнадцать двадцать. Скорее всего это делалось для того, чтобы придать чуть больше реальности этим слишком быстро пролетающим часам.

А я увидел в этом один только бухгалтерский учет, который меня раздражает. Знаю, я не прав, знаю, я несправедлив. И скорее всего именно это приводит меня в отчаяние. Я знаю, что в конечном счете все сводится к одному-единственному препятствию, и этим препятствием являюсь я сам, моя другая жизнь, мой другой дом, которые я упорно пытаюсь сохранить. Нужно тут еще сказать, что у Кризи это все было лишь мгновениями, минутными всплесками, перепадами настроения. Через секунду она уже смеется, встряхивает своими волосами, бросается ко мне в объятия, целует меня. А для меня это не мгновения, и все это я тащу за собой. Однажды ночью, думая, что она уже спит, я тихонько высвободил руку, оделся и обернулся. Вижу, она сидит на краю постели. И говорит: «Возьми меня с собой». Она произнесла это тихим голосом, склонив голову, даже не глядя на меня, чертя что-то пальцем на простыне. Я подхожу к ней. Беру ее за плечи. Она поднимает голову. В тусклом свете, проникающем через витраж, я вижу, что ее лицо блестит от слез. «Возьми меня с собой». Каким-то совершенно безучастным голосом. «Возьми меня. Я больше не могу оставаться одна». Она дрожит. Вокруг нас — сплошная ночь. И мы потерялись в ночи. «Моя Кризи, малышка моя, я не могу, и ты это знаешь. Я не могу, и ты должна это понять». — «Да, — говорит она. — Но все-таки возьми». — «Я не могу». — «Увези меня». — «Я не могу».

Приходит лето. Кризи нужно ехать в Рим, чтобы готовить серию фотографий для Синдиката французской моды. Она просит, чтобы я поехал с ней. В это время я занят. Я должен везти Бетти с детьми в наш старый дом близ Морлана. В конце концов, мы находим выход, вернее, я нахожу. Кризи ничего не говорит, только отвечает: «Как хочешь», и у нее на лице опять появляется упрямое выражение, так что я решаю, что поскольку в первые дни она будет все равно очень занята, я лучше присоединюсь к ней в конце ее работы, и мы проведем несколько дней на берегу моря. Я уезжаю во вторник.