Анатолий Иванов - Повитель

За все эти годы ничего не изменилось в доме Бородиных, если не считать, что сдохла от старости собака. Григорий отвез ее в поле и закопал. Вернулся хмурый, перепачканный землей, со злости пнул подвернувшегося под ноги нескладного, колченогого пса — сына подохшей суки. Взвизгнув, пес отлетел к забору и оттуда зарычал, залаял на Григория. Бородин остановился, посмотрел на собаку и вдруг громким, свирепым голосом крикнул:

— Иди сюда, живо!..

Пес вильнул хвостом, тявкнул еще раза два. Потом нехотя подошел и стал лизать перемазанный глиной сапог.

Если смотреть со стороны, в семье Бородиных все выглядело тихо и мирно. Но Анисья за несколько лет превратилась в старуху. И она и Петр дышали свободно, смело ходили по комнатам, когда Григорий был на работе. Но едва раздавался грузный скрип ступенек крыльца, затихали, неслышно занимались своими делами.

Петька надеялся вздохнуть, когда перешел в пятый класс. В Локтях была только начальная школа. Теперь надо было ехать учиться или в районную десятилетку, или в семилетку при станционном поселке.

Целое лето он намеревался спросить у отца, как ему быть с учебой, но не мог осмелиться. А сам отец до осени не обмолвился об этом ни словом. В конце августа Анисья начала шить Петру новые рубахи, купила в магазине зимнее пальто, шапку, сапоги. Однажды утром завела квашню и стала печь на дорогу всякую сдобу.

— Гостей, что ли, ждете? — прищурив глаза, спросил Григорий.

— Так ведь надо отправлять Петеньку в школу. — И прибавила на всякий случай: — Веселова вон без отца растит, и то отправила свою в семилетку при станционном поселке. А мы — в район бы… вместе с сыном Павла Туманова.

У Петра замерло сердце: что сейчас скажет отец? Но отец, нахмурившись сильнее обычного, молча ушел на работу.

Уже перед самым отъездом Петра отец спросил:

— Жить-то где будешь? Родни в районе нет у нас…

— При школе интернат есть. Общежитие такое для учеников из других сел…

Подумав о чем-то, отец проговорил:

— Ладно… Только чтоб каждый месяц дня на три приезжал домой.

И Петр все годы, пока учился в школе, вынужден был строго выполнять это непонятное для него требование, пропускать уроки. В районе он купил самоучитель для баяна, выучил ноты и, приезжая, целые дни просиживал с инструментом на коленях. Петр видел, что это нравится отцу, и, незаметно для самого себя, усмехался.

Зато Григорий замечал эту усмешку. Робкая, чуть горьковатая, она в последние годы все чаще и чаще стала трогать крупные, резко очерченные губы Петра. И было для Григория в этой усмешке что-то знакомое, а вместе с тем, новое, непонятное.

— Чему смеешься? — спрашивал он.

— Я не смеюсь, тебе кажется, — отвечал Петр начинающим грубеть голосом.

— Что, что? Кажется? Ишь ты!

Петр смотрел на отца, пожимал плечами и отворачивался.

Григорий-то знал — не показалось! Вот отвернулся сын, а улыбка на его губах так и не потухла, теплится чуть-чуть, но чувствует он — разгорится она вовсю, будет жечь его, Григория, все сильнее и сильнее. И не потушить ему ее, не вернуть себе сына…

Несколько раз Анисья напоминала: баня разваливается, хорошо бы поставить новую. Наконец Григорий внял ее просьбам и сказал сыну:

— Слышь, Петро? Давай завтра свалим десятка два сосен. По первопутку вывезем, а зимой новую баню поставим.

— Ладно, — согласился Петр, как обычно.

Рубить сосны в бору, возле деревни, не разрешалось. Надо было идти в лес, окружающий Гнилое болото. Утром отправились туда. Григорий захватил двустволку.

Всю ночь сеял мелкий обложной дождь, и теперь под ногами хлюпала грязь. Когда кто-нибудь задевал неосторожно куст, обоих окатывало холодной, прозрачной водой.

Добрались до места оба промокшие.

— Замерз? — спросил Григорий.

— Ничего, сейчас согреемся.

Работали молча.

— Устал? — время от времени спрашивал отец.

— Нет, — упорно отвечал Петр, хотя готов был от усталости свалиться на мокрую землю и тут же заснуть.

Когда кончили валить деревья, Григорий взялся за топор.

— Ты посиди, отдохни, а я сучья обрублю.

Петр развел костер и стал сушить мокрую одежду. Тяжелый дым от сырых веток стлался по земле. Низом его тянуло в сторону болота, где время от времени тревожно кричали отставшие утки.

— Что, если попытаться достать к ужину парочку крякух, а? — спросил Григорий, с размаху всаживая топор в очищенное от сучьев бревно. — Ты как, Петро?

Подбросив хвороста в костер, Петр ответил: