Анатолий Иванов - Нужный Урванцев

Рисунки Н. Мооса

По снегу захрустели шаги. Дверь раскрыл большелобый мужик в истрепанной телогрейке. В его руке свернутая кольцами желтела веревка.

«Это смерть!» — понял Антон Урванцев и ослаб от ужаса. Его окатило холодом, кожу просек пот.

Мужик помешкал, привыкая к сумраку, подступил ближе. Урванцев по-глупому замер и без борьбы дал одеть на себя петлю. Но когда веревка, свитая из жестких волокон, беспощадно обняла шею, в нем взбунтовалась какая-то первобытная дикая сила. Он зверем отпрыгнул, уперся. И не одолеть бы Антона, да злая боль пережала дыхание…

Мужик укрепил конец веревки в узловатом кулаке и повернул на выход. Следом, хрипя и шатаясь, поволокся Урванцев. Через некоторое время они остановились в огороднике сзади двора. В два оборота веревки мужик прихлестнул шею Антона к столбу и оставил.

Из-за низкого прясла в огород залетели горсти березового дыма. Урванцев чуткими ноздрями узнал запах, и в нем медленно взволновалась мысль, что он еще живой. Отдохнув от глухой боли в шее, Антон вгляделся в горизонты, вдоль которых скопились отложистые бугры с рощами на вершинах. На утреннем небе тихим облачком таяла запоздалая луна. Солнце поднимало из-за леса красную голову, жгло холодным пламенем ближние облака.

В сердце посветлело: Урванцев узнал свое село. Перевитое рваным руслом речонки Кляксы, оно начиналось дальним концом своим у солнечного всхода. Тени тончали, сползали с крыш, жались синими квадратами к стенам. Никогда раньше не замечал Антон этой красоты. Жил здесь и думал: в других местах лучше. А теперь вот умирать надо. Насовсем умирать!

— Скорей бы уж. Чего он тянет убивец?! — думал Урванцев.

Сердце его прерывисто толклось в груди. Он забузил, заметался, пробуя сбросить путы. Потом нашло безразличие.

— Сигарету бы! — копнулась неяркая мыслишка. Он с обидой вспомнил, что на прошлой неделе бросил курить и всю пятидневку сосал леденцы, до сих пор во рту от них как ошпарено. Знал бы… Захотелось кричать.

«За что меня так? — думал Урванцев, тусклым глазом следя за воробышком, который вприскочку, боком подкатывался к его ногам. — Хуже других вроде бы не был, не лишка пьянствовал, бабу зря не обижал. В колхозе работал… Сам председатель при встрече похвалил: «Цел твой трактор еще? Молодец, Антон Васильевич!»

Трактор стало жаль. Урванцев подозревал, что после его смерти чистенькая «Беларусь» достанется непутевому парню — Пашке Кошкину.

— Кончит он ее! — вздохнул Антон. — Лучше бы свату Семену отдали. У того колесник — никуда…

Шурша стегаными штанинами, подошел мужик с ножом, выправленном на точильном камне.

Урванцев знал, как произойдет это. С коротким свистом упадет на голову черный обух, выбьет из глаз тучу лиловых искр и разом угаснет мир. Мужик проворно ослабит сдерживающие падение путы, слепой рукой найдет нож… Долго потом птахи будут клевать подтаявший снег.

Но вот мужик выплюнул остатки дымящего табака, втер их в тропу. Птицей взлетел топор…

Ударило не в лоб, а в грудь. Урванцев смял в кулак кожу напротив сердца и сел, ошалело оглядывая углы горенки. В соседях кукарекнул петух. Искристым пятном отражался в зеркале свет замороженного окна. Жена, в темноте похожая на сундук, шумно спала у печки.

— Маруся! — шевельнул ее Антон. — Пусти к себе, а! — Ему захотелось зарыться, спрятаться. — Маруся!

— Царица небесная! Какую холеру надо? — со скрипом колыхнулась на кровати женщина.

— Опять поблазнилось, что я бык, Маруся! Хэ! — Урванцев попробовал хохотнуть.

Жена села, молча выпучилась на него.

— Веришь ли, нет — будто я…

— Лакай по эстольку, дак еще не то приблазнится, — перебила его Маруся. Она угнездилась опять в постели и что-то запришептывала.

«Колода!» — утомленно подумал Урванцев и пошел в куть искать квас.

Он стал на колени перед залавком, превозмогая похмельную тряску, склонил к себе кадочку с неукисшим питьем и долго тянул в себя спасительную прохладу. Мокрые корки хлеба тыкались ему под нос. Затем он нашел на божнице забытую было пачку сигарет, обломил фильтр и, сопя, прикурил с обломленного конца.

Завздыхал во сне Ленька, бледной, худой ногой спинал с себя одеяло.

«За что я его хотел постегать?» — Урванцев равнодушно посветил на сына зажигалкой, вздохнул и попробовал размышлять: