Адриан Гилл - Поцелуй богов

Джон испытывал сладостное удовольствие от того, что впервые продавалась одна из его книг. Его всегда интересовало, кто читает его стихи, кто вообще читает поэзию. Он никогда бы не подумал, что это какая-нибудь Бетти. Какая-то Бетти с неспешным взглядом и безукоризненными вставными зубами, примерно за шестьдесят, с короткими седыми волосами, со сломанным зонтиком, в пальто, которое, казалось, сшили из обивки автобусного сиденья, и с пустым пластиковым пакетом. Она материализовалась из дождя, полистала туристический путеводитель, наткнулась блуждающими глазами на Джона и через несколько минут подошла.

— Вы тот самый молодой человек из газеты? Поэт? Есть что-нибудь из ваших стихов?

Джон указал на «Камень-неудачник» на открытой полке и наблюдал, как она переворачивала страницы и молча читала стихи. Образовалось ли родство душ? Открылась ли какая-нибудь дверца? Произошло ли узнавание, озарение, внезапное сжатие сердца? Возникла ли аналогия, которая сбросила с сути вещей вуаль? Она подняла глаза, и они встретились друг с другом взглядами.

— Я это беру. Немного выше моего понимания. Но я хочу попытаться. Ведь я всегда могу прийти и спросить то, чего не понимаю. Вы не против? — Она рассмеялась хрупким бесцельным смехом одиноких стариков, который в самом деле означал: «Не нападай на меня, не обижай. Я больше ничего не понимаю, а если произведу этот похожий на смех звук, ты подумаешь, что я все еще одна из вас».

Джона почти захлестнула волна жалости, любви, угрызений совести и благодарности. Захотелось сказать: «Я приду к вам домой, почитаю стихи, а вы лежите в постели. Приготовлю чай с молоком. Посмотрю старые фотографии и буду терпеливо слушать, пока вы рассказываете об Артуре и Моррис Оксфорд. Залатаю линолеум в коридоре, куплю цветы на день рождения, схожу за лекарствами, получу пенсию и заделаю дырку, которую оставил ваш сын». Но ничего этого он не сказал, а только произнес:

— Вы хотите, чтобы я вам подписал?

— Не смею беспокоить. Но если не очень сильно затруднит… — Она снова рассмеялась.

Джона еще несколько раз просили подписать альбом фотографий Ли. Ухмыляющиеся девчонки хихикали, подталкивали друг друга локтями и смотрели ему на брюки.

Наконец миссис Пи решила отправить обратно книгу Ли — из сочувствия к бедной Петре. «Не хочу, чтобы эта женщина блистала здесь своими титьками». Но Клив буквально лег на пороге, и она согласилась поместить томики в самой глубине магазина: между историей и текущими событиями.

Из «Литературного обозрения» позвонил Берриман.

— Джон, вы не согласитесь написать обзор по поводу биографии Сары Бернар «Любовь на деревянной ноге»?

Его стали приглашать туда, где у него не находилось никаких друзей: на открытия магазинов, галерей, выставок украшений, «определенных» фотографий девушек и на благотворительные мероприятия. Раньше незнакомые люди его никогда никуда не приглашали. А теперь он попал в приложения к гостевым пиаровским спискам и ему посылали карточку, если помещение вмещало более пятисот человек плюс еще одного — Джона Дарта. Он стал копьеносцем, вернее, «носцем» коктейльной соломинки, и понял, что с понедельника по четверг, с шести до десяти шла особая параллельная притворная общественная жизнь. Она не имела ничего общего с радушием и дружелюбием, беседами, флиртом и даже развлечением в обычном смысле слова. Расписанной сценой толпы дирижировали вышибалы с лошадиными хвостиками и девушки с блокнотами, которые работали на журналы, газеты и телевизионные шоу «Вечером в городе». Вычурность и обман зрения, чтобы заполнить пространство и время.

Петра это любила. Точнее, любила все это ненавидеть. И настаивала на том, чтобы ходить на вечеринки, где она могла смеяться над людьми, которые имели то, чего не имела она, но страстно желала иметь. Это было ее привилегией, частью бесконечных репараций Джона, условием их Версальского договора. Иногда они брали с собой Дороти, и девушки стояли в углу, ехидничали и вытаскивали на свет Божий исподнее окружавших действующих лиц и потом перемывали, как оно того заслуживало. А Джон ходил медленными кругами и поминутно произносил: «Извините». Он начал узнавать людей и изображать на лице полуулыбку, но никогда не знал, помнил ли он их с прошлого действа или по фотографиям с другой вечеринки. Хотя это казалось не столь существенным: его-то никто не узнавал. Как-то он заметил фотографа, который подловил его с Ли у отеля. Хотел ему что-то сказать, но раздумал.