Олег Тарасов - Боги войны в атаку не ходят (сборник)

С Линой игра в «близорукость и невозмутимость» не прошла: обитателям злачной квартиры будто показали редкий золотой самородок, о баснословной стоимости и неописуемых достоинствах которого они многократно слышали; самородок, столь восхитительно сияющий заманчивым блеском, столь неотразимо чарующий дьявольским притяжением, что даже слепой своими незрячими очами узрел бы такое дивное сокровище и с жадностью бы потянул к нему руки.

В прекрасном лице гостьи, удивительно стройной фигуре, в лучистой коже, в холёных упругих пальчиках сияла и резвилась не столько молодость, что в положенный срок одаривает привлекательностью любое растущее создание, сколько редкая, исключительная телесная порода.

Губы Лины каждой частичкой своей являли образец редчайшей нежности, какой не похвастается даже молодой бутон розы, окроплённый звенящей утренней росой. А неповторимый пастельный оттенок цвета их и вовсе трудно описать, потому как природа на этот цвет более никуда не расщедрилась: это не красный, взрывной багрянец налитой соком клубники, не мягкий розовый цвет флокса и уж тем более не шоколадная тусклость кофе или какао. Нигде в мире нет больше предмета, чтобы указать — вот он, тот самый цвет прелестных девичьих губ! Разве что подобным редким мягким цветом на секунду мелькнёт восходящее солнце, и то — далеко не каждый день и не само по себе, а лишь через игру лёгких белоснежных облаков…

В своих притязаниях на гостью «намба уан», достойной высокого титула не только среди девушек этой вечеринки, но и безоговорочно среди всех особ, имевших случай отметиться в весёлом, развратном вертепе, Фалолеев никак не мог быть одиноким. Привлекать внимание экстра-экземпляра бросились все: Андрей, вдруг сделавшийся разборчивым и утончённо-галантным (чего Фалолеев от него не ожидал); очередной школьный друг хозяина квартиры, запорхнувший на разгульный огонёк.

Своим видом (щетинистое круглое лицо, затасканный пегий свитер, грязные ногти) и манерами свежий гость напоминал умственно отсталого тракториста, не имеющего надежд переквалифицироваться даже в обычного водителя грузовика. Подогретый двумя стаканами водки «тракторист» противно щерил мелкозубый рот и мучился в попытках преподнести главной красавице мудрёный комплимент. Фалолеева так и подмывало крикнуть через весь стол: «Ты-то, чухонь задрипанная, куда?!», а ещё лучше ударом кулака выбить мелкие, прокуренные зубы гнусного, неликвидного ухажёра.

Но страшнее всего было увивание вокруг Лины Кента, этого чёрта в наколках. Ненавистного Фалолееву соседского кореша принесло очень некстати, к тому же наглый уркаган чувствовал, что его покушения на приму наносят ощутимый урон интеллигентному неприятелю, и откровенно куражился с приставаниями, напористым, агрессивным взглядом отшивая артиллериста от лакомого куска.

Другая девушка на месте Лины наверняка бы оказалась не рада прилипчивому мужскому вниманию, тем более что половина кавалеров не блистала и чуточкой джентльменского лоска, но в том-то и заключалось дело, что редким, потрясающе красивым обличьем Лины природа в щедрости своей не ограничилась: изысканная породистая наружность девушки подкреплялась удивительным внутренним даром — тёмно-зелёные глаза красавицы имели редкую способность фонтанировать настроение, энергию любого качества и любой силы.

В довершение к своему блистательному образу игру с женским чарующим магнетизмом Лина вела естественно, тонко и невероятно привлекательно. Словно опытный иллюзионист обнаруживает в своих ладонях то букет цветов, то живого голубя, то чьи-нибудь зрительские часы или банальный стакан с водой, так и Лина преподносила самою себя всё в новых и новых качествах — поступала так, будто отлично знала, что в данный момент вызовет наивысший восторг аудитории.

В ясности ли, в скромном ли смущении её тёмно-зелёных кошачьих глаз, в каждом взмахе длинных накрашенных ресниц — неторопливом, томном, в каждом движении руки — плавном, грациозном, в каждой фразе — подбадривающей или осаживающей, робкой или напористой, даже в каждом шевелении прекрасных губ — для слов ли, или для невинного обнажения краешка сияющих верхних зубов, чувствовалась осознанное управление собой, управление собеседником и тайное, спрятанное за ширму скромности упоение безграничной властью красоты.

Собственное «Я» преподносилось ею с филигранной дозировкой — девушка не навязывала свою персону как без меры «сладкую» и очень разумно, до аппетитной кондиции «посыпала» себя жгучими пряностями, не возносила свою фигуру на заоблачный, недостижимый пьедестал и тем более не рядилась в монашку. Она была эфирной, нереальной, и в то же время самой настоящей, живой; она производила изумительное, необъяснимое впечатление, словно изысканное блюдо, нашпигованное невесть какими ингредиентами, прекрасного, восхитительного вкуса, от которого человек запросто проглотит язык. И проглотить-то он проглотит, а спроси его: «Что внутри, как?» — в ответ одно: неописуемо!