Лесли Уоллер - Семья

Впервые подобная мысль посетила ее в прошлом году, когда до нее, наконец, дошли слухи об измене Вудса, много времени спустя, после того как закончилась его интрижка. Эдис поняла с каким-то непонятным чувством, скорее всего, чувством ревности, что Вудс адаптировался к новым условиям гораздо быстрее, чем она. Жизнь вырвала их обоих из привычного уклада родного Среднего Запада, но только Вудс научился радоваться новой жизни.

Эдис краешком глаза взглянула на него, когда их неуклюжий автомобиль начал преодолевать затяжной поворот дороги. Он казался абсолютно безучастным к тому, о чем она думала, и хорошо.

«И прекрасно, — думала Эдис, — что никому нет дела до того, о чем я думаю». Год назад ей стали сниться длинные, сумбурные сны, которые тревожили ее. Она просыпалась среди ночи, задыхаясь от непонятного возбуждения. Поначалу она не могла толком понять, о чем они — неясные сцены в художественных галереях, музеях и тому подобное. Прошло много времени, прежде чем Эдис догадалась, что ей снятся статуи.

Это были статуи обнаженных мужских тел. Спустя какое-то время, проснувшись, она перебирала в памяти детали — гладкие очертания пениса, углубления ягодиц, мускулистые бедра.

Сначала Эдис убеждала себя, что это проявление естественного, хотя и чуть навязчивого интереса. Палмеры в свое время заказали несколько скульптур. Одна из них, в явно модернистском стиле, изображающая их троих детей, сейчас находилась на выездной экспозиции, организованной Госдепартаментом где-то в Тихоокеанском бассейне. Эдис всегда увлекалась искусством и говорила себе, что эта необычная тяга к статуям — отражение подсознания.

Сидя сейчас рядом с Палмером в пикапе, который направлялся к мосту Джорджа Вашингтона на подступах к городу, Эдис поняла, что все эти объяснения — самообман чистейшей воды.

По сути, она не больше других увлекалась искусством, если говорить о людях ее круга, воспитания и жизненного опыта. Может, даже меньше, чем ее соученики по колледжу, которые посещали семинары и лекции по искусству.

Она вообще отличалась от девушек своего круга. Во-первых, она была каланчой — пять футов десять дюймов без обуви, хотя для поколения Джерри такой рост уже стал почти нормой. Во-вторых, она всегда считала себя гадким утенком, нескладной, неженственной, долговязой, похожей на мальчишку, слишком мускулистой, — иначе говоря, она была прямой противоположностью миниатюрным, пухленьким, нежным девочкам, с которыми училась в школе.

И только теперь, на сорок четвертом году жизни, когда совсем скоро подступит старость, она поняла, что ее тип женщин имел огромный успех, как тогда, так и теперь. Разглядывая себя в зеркале (до прошлого года она почти о нем не вспоминала), она поняла, что не такая уж она дурнушка. На приемах непременно кто-нибудь из мужчин заглядывался на нее. И это продолжалось в течение многих лет, хотя она старалась не замечать этого. Но в последнее время она стала обращать на это внимание. Теперь для нее вопрос первостепенной важности — убедиться в своей власти над мужчинами.

Она смотрела вперед, через стекло пикапа, преодолевавшего длинный спуск с моста, который вел в Вест-Сайд на Манхэттене.

Эдис не могла с определенностью сказать, что ей нравились происходившие в ней перемены. Когда мать вдруг становится другим человеком, это — предательство по отношению к детям. А уж когда зов плоти порабощает тебя — это просто тяжкий грех.

Эдис улыбнулась. Она не очень походила на женщину, одержимую сексом. Она вздохнула, совсем тихо, чтобы никто не заметил. Наверное, уже слишком поздно, у нее мало шансов наверстать упущенное. Другие женщины — те, которые относились к любовным утехам серьезно, времени даром не теряли — знали, как себя вести и как получать от них удовольствие. Многие женщины умеют наслаждаться любовью, а она упустила время, в сорок четыре года уже ничего не исправишь.

Впереди, справа, сквозь прозрачный, безжалостный мартовский воздух она увидела огромные небоскребы Манхэттена, которые вонзались в небо, как россыпь мясистых, мощных грибов или…

Эдис закрыла глаза, подождала и снова открыла их. Небоскребы не исчезли.

Бен Фискетти повесил трубку в телефонной будке. Он посмотрел через стекло закрытой двери на угловой столик, где сидели его жена, три их дочери и Барни. Розали не может не догадываться, подумал он. Она наверняка подозревает его, хотя бы потому, что он звонит из телефона-автомата вместо того, чтобы воспользоваться телефоном в кабинете Вито.