Зигфрид Ленц: Минута молчания

Я даже не знаю, как Георгу Бизанцу пришла в голову идея спеть для Стеллы ее любимую песню, которой мы научились от нее, The Miller of the Dee . [29] «Мельник с берегов Ди» — популярная народная песня Англии (англ.).

Георг тут же затянул ее, и мы все подхватили мелодию, неожиданно для нас, мы словно оказались в классе, а Стелла стояла перед нами, весело дирижируя нашим хором, с улыбкой поощряя нас на певческом поприще; мы пели громко и, вероятно, очень увлеченно. Это была единственная песня, которую мы знали на английском языке, она всего только несколько раз пропела нам ее. Пер Фабрицус был в таком восторге от ее голоса, что намеревался попросить ее спеть нам и другие песни, и шлягеры в том числе, он думал при этом прежде всего о I’ve got you under my skin . [30] Песня Фрэнка Синатры «Ты стала частью меня…» (англ.). Пока мы пели, мы смотрели на нее, ждали, пытались уловить хотя бы эхо нашего пения, но ее лицо по-прежнему ничего не выражало, и я уже готов был смириться с ее невосприимчивостью, как вдруг произошло нечто, что сделало меня счастливым: на твоем лице показались слезы. Стелла не шевелила губами, не подняла руку, на ее лице неожиданно показались слезы. Это случилось, когда мы запели о самодовольстве мельника, который никому не завидовал и, как он считал, ему тоже никто не завидовал. Привлеченный, по-видимому, нашим громким пением, в палату вошел молодой врач, который принимал нас в приемном покое, он слегка одобрительно кивнул и нагнулся над Стеллой, приложил ей два пальца к шее и потом сказал нам: «Я хотел бы попросить молодых людей обеспечить пациентке полный покой, ей это сейчас необходимо». Он ничего больше не сказал, как, возможно, кое-кто из нас надеялся на то. Мы отошли от кровати и, стоя в открытых дверях, стали свидетелями того, как Георг Бизанц поприветствовал свою бабушку и перемолвился с ней несколькими словами, ласково, ободряюще, так, как обычно разговаривают со старыми людьми.

Я расстался с одноклассниками, но не пошел домой, сделав круг, я вернулся в больницу и сел на одну из скамеек, установленных здесь на пожертвования бывших пациентов, на каждой скамейке было увековечено на табличке имя спонсора. Я сел на скамейку от Рупрехта Вильдганса и ждал, ждал молодого врача, хотел узнать от него про Стеллу все самое важное. Время посещений заканчивалось, и было поучительно наблюдать за людьми, выходившими через вращающуюся дверь и все еще находившимися под впечатлением свидания со своими близкими. Я невольно представлял себе, что они увидели, что узнали, вот эта старая женщина с суровыми чертами лица, закрытого для посторонних, или эта молодая элегантная женщина с нарядной маленькой девочкой, которую она держала за руку, а та, едва оказавшись на улице, начала скакать и прыгать, вот этот торопливо бежавший юноша, спешивший к парковке, многочисленная, очевидно турецкая, семья — я думаю, там собралось сразу три поколения, — нагруженная корзинками и пакетами, сквозь дверь прошел еще морской офицер на негнущихся ногах. Врач, которого я ждал, так и не появился. Я привык ждать. У окна палаты Стеллы никакого движения не было. Я принялся думать о свадьбе, на которой впервые был в качестве гостя, тетя Труде, младшая сестра матери, выходила замуж за владельца ларька, где он торговал бутербродами, сосисками и прохладительными напитками, мой отец, на которого наседали жених с невестой, произнес речь, и то, что ему пришло в голову, вылилось в признание, которое следовало рассматривать как совет: «Если двое хотят жить вместе, они с самого начала должны договориться о том, кто убирается в квартире, а кто готовит еду». Представить себе, что такое могло бы относиться ко мне и Стелле, мне никак не удавалось.

Две сестры в белых халатах появились на пороге, а вслед за ними пожилой мужчина, выйдя из больницы, он тут же набил трубку и раскурил ее, судорожно, торопливо, как наркоман, он пыхал ею, потом оглянулся и направился ко мне. Движением руки он испросил позволения сесть, вполголоса прочитал имя Рупрехта Вильдганса, пожал плечами, словно хотел сказать: «А почему бы и нет?», и потом сел рядом со мной. Он протянул мне трубку: «Там, в стенах больницы, курить запрещается». — «Я знаю, — сказал я, — знаю». В том, как он смотрел на меня, было что-то вызывающее, он будто спрашивал себя, гожусь ли я для беседы на скамейке, от меня не ускользнуло также, что его что-то угнетало, от чего он хотел избавиться. Не задавая вопросов и не ища подходов, он без обиняков сказал: «Нет никакой уверенности в том, что мой сын выкарабкается, нет гарантий, так и его врач считает». — «Он болен?» — «Болен? — повторил он, и то, как он произнес это, звучало несколько пренебрежительно. — Пожалуй, можно сказать, что он болен, но я назвал бы это болен на голову». Он затянулся, крякнул от горечи, от отчаяния, и, имея в виду свое несчастье, заставившее его заговорить, сказал: «Он наложил на себя руки». Я не сразу понял, что он хотел этим сказать, но после короткого раздумья он просветил меня: «Мы никогда не поймем, почему он это сделал, он стрелял себе в грудь, хотел попасть в сердце, но немножко промахнулся». Пожилой мужчина покачал головой, как бы отгоняя от себя те мысли, что пришли ему сейчас в голову, он закусил губу, колеблясь, стоит ли продолжать, но снова заговорил, его несчастье, по-видимому, понуждало его к этому. Он никак не мог взять в толк, что кто-то попытается в наши дни лишить себя жизни только из-за того, что не сдал экзамен, одаренный, всеми обожаемый юноша, который знал, по крайней мере должен был знать, сколько было вложено в его будущее. «Двести лет назад, да, но сегодня?» Чтобы как-то отвлечься от своей беды, он повернулся ко мне, посчитав себя вправе — обоснованное с его точки зрения право — расспросить меня, он хотел знать, что привело меня сюда: «А ты? У тебя там кто-нибудь из родственников?» Я сказал: «Моя учительница, — и добавил еще: — Мои одноклассники и я, мы навещали нашу учительницу, она попала в катастрофу». — «Автомобильную?» — «В порту, — сказал я, — во время шторма, ее бросило на мол». Он задумался, возможно, пытался представить, как это все происходило, потом сказал: «Наши учителя, да, — и потом еще: — Вы ее, вероятно, боготворите?» — «Даже больше», — сказал я, после чего он в раздумье посмотрел на меня, но был моим ответом доволен.