Николай Дежнёв - В концертном исполнении

— Не скажите. — Лукин приподнялся со стула, стряхнул в пепельницу наросший на конце папиросы пепел. — Мелковаты калибром.

— А здесь большой калибр и не нужен, — возразил Эргаль как-то очень просто, по-домашнему. — Проделать путь Джугашвили они не смогли бы, а вот удержать захваченную власть — тут они будут не хуже «хозяина». Посредственность всегда лучший диктатор, потому что всех старается низвести до собственного уровня… Впрочем, я говорю вам все это лишь для того, чтобы вы лучше поняли то положение, в которое поставили себя и нас. Выбор, поручик, очень и очень невелик.

— Поручик? — Лукин недоуменно вскинул брови.

— А вы разве после девятнадцатого служили? — как бы между делом осведомился Серпин. — По нашим данным, ваше звание не изменилось! И, сделайте одолжение, оставьте ваше показное удивление. Мы знаем о вас если не все, то многое. Сергей Сергеевич ведь честно вас предупреждал, что он не боец. Удивительно, как такой размазня дослужился до штабс-капитана. Умница — это конечно, но не характер! — Следователь сочувственно покивал, поджег папиросу, которую до сих пор вертел в пальцах. — И в Самаре вы не жили, а приехали, скорее всего, из Парижа. Впрочем, нас устраивает то, что вы одиночка и не связали себя ни с одной из эмигрантских организаций, — это дает пространство для маневра. А компанию заговорщиков мы подберем вам и сами!

— Опыт есть, — усмехнулся Лукин, загасил папиросу в пепельнице. — Мой случай должен выглядеть ординарным в потоке всевозможных уклонистов и контрреволюционеров…

— Не скажите! — перебил его Эргаль. — В прошедших политических процессах есть нечто опереточное, чувствуется натянутость. Люди как бы приняли законы жанра и следуют им. С одной стороны, вроде бы реальность, а на самом деле — игра. Одним, в силу случая, досталась роль защитников чистоты учения, другим — роль злодеев-заговорщиков, ну а народу, как всегда, — роль стада, которому скармливают приготовленную идеологическую жвачку. Теперь, с вашим выходом на сцену, все изменилось. Трагик среди комедиантов нарушает общую гармонию. Теперь либо надо дотягивать до настоящей, полномасштабной трагедии, либо трагика убрать. Надеюсь, я понятно излагаю? Именно этим обстоятельством и ограничен ваш и наш выбор.

— Надо сказать, вы на редкость откровенны, — усмехнулся Лукин.

— А почему бы и нет? — пожал плечами человек из ЦК. — Вы, естественно, с этим не знакомы, но там, где делается большая политика, люди откровенны до цинизма. Каждый знает, кто чего стоит. Мы можем не любить друг друга, можем ненавидеть, но есть нечто большее, что нас объединяет, — власть! Да и нечего бояться: вас, по понятным причинам, я в расчет не беру, ну а что до Серпина… — Он не закончил, губы его сложились в подобие улыбки. — Удивительная вещь: досье на исполнителей, как правило, толще, чем на людей, принимающих решения. Хотим того или нет, но мы участвуем в гонке с выбыванием… И потом, у нас просто не осталось времени на дипломатические экивоки…

— Если я вас правильно понял, мне предлагается роль того самого козла, который ведет стадо на бойню? — спросил Лукин, рассматривая в упор Эргаля. — О персональном составе стада вы позаботитесь сами. Затем последует суд, на котором я, как исполнитель приговора, обвиню остальных в заговоре, за ним — всесоюзная охота на врагов трудового народа…

— Идею вы ухватили верно! На этот раз все будет без дураков: покушение есть покушение…

— А если трагик не согласен, его убирают?.. Что ж, пожалуй, мне больше подходит этот вариант, — улыбнулся Лукин. — Все, чего хотел, я достиг, а остальное меня уже не волнует. Смерть тирана всколыхнет народ, неизбежно наступит отрезвление…

— Вы чрезвычайно высокого мнения о народе, — усмехнулся Эргаль. — В лучшем случае это толпа, а с моей точки зрения — стадо. Феномен жизни в том и состоит, что человек есть животное, способное выжить в любых условиях. Что ж до, как вы изволили выразиться, «смерти тирана»… — Эргаль посмотрел на Серпина: — Покажите ему фотографии!

Следователь потянул на себя ящик стола, достал из него пачку пронумерованных снимков и протянул арестованному. Лукин с интересом посмотрел на верхнюю фотографию. Сделанная с расстояния около метра, она запечатлела лежащего на полу Сталина с аккуратной дырочкой во лбу, точно между бровей. Не оставалось сомнений, что он был мертв, но что-то уже в самой непочтительной манере снимать вождя в таком виде настораживало. Лукин взял второй снимок. На нем все было то же самое, но на лице отсутствовали знакомые каждому усы. Страшная догадка поразила его, он вытащил из пачки последнюю фотографию. Человек на ней был похож чертами на Сталина, но и только. Стриженную наголо голову пересекал длинный шрам.