Николай Дежнёв - В концертном исполнении

— Ну что, доцент, доигрался? — спросил он раздраженно, не отнимая ладони от изрядно посиневшей и распухшей челюсти. — Жену-то увели! У, лопух! — не сдерживая негодования, доктор толкнул несчастного Телятникова в грудь так, что тот отлетел к стене, после чего, повернувшись к санитару и выплюнув пару оказавшихся, по-видимому, лишними зубов, продолжал: — Упустил, мразь ушастая! Урою! Не видишь, что ли, дамочка в летаргическом сне! Ушли, оба ушли, теперь ищи их!..

Тяжело ступая, преследуемый суетившимся Шепетухой, врач покинул комнату через окно и на глазах потерявшего дар речи Телятникова растаял в тихом воздухе. Двойник профессора тоже начал было исчезать, но вдруг вернулся и показал Сергею Сергеевичу маленький костлявый кулак.

Приехавшая по вызову «скорая» нашла в квартире два тела, над которыми хлопотали весьма перепуганные сердобольные соседи…

Анна обернулась. Где-то далеко внизу, в оставленных ею времени и пространстве, она видела себя лежащей на полу своей квартиры рядом с Телятниковым. Какие-то незнакомые озабоченные люди в белых халатах разворачивали аппаратуру, готовили шприцы. Странным образом она не чувствовала ни жалости, ни грусти, а только неожиданную, вновь обретенную свободу, и уж во всяком случае ей совсем не хотелось возвращаться в покинутый ею мир. И все же жила в ней тоска, неизъяснимая, разрывающая душу тоска по той бессмысленной и горькой нелепице, что была ее жизнью. С необычайной быстротой неслась она по тому, что казалось ей бесконечным темным тоннелем. Кто-то окликал ее, звал вернуться, дико, истерично хохотал, она слышала обрывки чужих, бессмысленных и потому пугающих разговоров, и волнами, догоняя, накрывая с головой, накатывала на нее какофония звуков. Вой шакала смешивался с воплями гиены, и стоны экстаза сменялись криками терзаемых жертв.

— Лука! — позвала она в пустоту и сразу же ощутила где-то рядом его мощное, спокойное движение. — Что со мной? Я умерла?

— Не бойся! — Он был совсем близко. — Это тебя пугает астрал. Смерть прекрасна и свободна, она легка и милосердна, но то, что с тобой происходит, еще не смерть! Ты вернешься, ты еще вернешься в мир людей!

— А ты, ты вернешься?

Анна подняла голову, и вдруг разом все изменилось, и отстали пугавшие ее голоса, и сначала тихо, а потом все мощнее и торжественнее излилось на нее волшебное, дивное пение чистых и прекрасных голосов, и она плыла в его нежных струящихся звуках. И звезда… В бесконечной вышине, пронизывая все и вся, вспыхнула радостью, изумрудным светом далекая звезда!

Сентябрь в Москве не самое лучшее время года. Особенно его начало. Где-то в середине месяца наступит бабье лето, но первые его дни, как правило, тусклы и если не дождливы, то пасмурны. Город по крыши наполнен какой-то серой, тоскливой безысходностью, заставляющей сжиматься сердце от предчувствия долгой, холодной зимы. Если же не дождь и не занудливая серость, то ветер. По рано пустеющим улицам он гонит перед собой накопившийся за день мусор, облетевшие листья деревьев, жестяные банки и клочья газет. Что в них, в этих успевших состариться новостях? Лето прошло, прошло лето — и это самая главная новость.

Лукин нагнулся, подобрал с тротуара мятый газетный листок, расправил его в колеблющемся свете раскачиваемого ветром фонаря. Так, фашисты рвутся к власти в Германии… Цифры выполнения первого пятилетнего плана… Красноармеец Сучков награжден именными часами за доблесть на пожаре…

Темная, печальная арена! Свобода как необходимость, осознанная в пролетарском строю. Лукин смял газету, бросил ее на мостовую. Подхваченный ветром комок бумаги заскакал по булыжнику. Надвинув на лоб шляпу и укрываясь за полой макинтоша, Лукин закурил и, выпрямившись, посмотрел в конец улицы.

— Что бы ни было, — сказал он вслух, — что бы ни случилось — пожар или агония диктатора, — всегда найдутся люди, которым это будет выгодно. Такое уж, видно, животное человек, что из всего извлекает пользу!

Ознакомив таким образом пустую улицу с собственными мыслями, Лукин поглубже засунул руки в карманы пальто и, подгоняемый порывами ветра, пошел по мостовой. В отсутствие фонаря ночь подступила вплотную, от близкой реки несло сыростью и запахом бензина. Не доходя нескольких метров до угла, он остановился, обернулся. Улица просматривалась насквозь, была темна и пуста. Часы на руке показывали два. В просвете между домами на фоне темного неба чернел силуэт храма Христа Спасителя. Где-то там, на площади, заливался милицейский свисток. Двигаясь мягко, по-кошачьи, Лукин отступил к стене, прислушался. Совсем рядом ему почудился шорох. Рука сама скользнула в карман макинтоша, легла на рукоятку револьвера.