Николай Дежнёв - В концертном исполнении

— Думаешь, настало время пугать? — поинтересовался Лукарий.

— Ну зачем же пугать? Давай я просто расскажу, что тебя ждет, если ты не примешь мое предложение. — Серпина остановился за спинкой кресла, почти сочувственно посмотрел на друга своего давнего детства. Голос его звучал ровно и безразлично, но Лукарий без труда расслышал в нем нотки триумфа и превосходства. — Прямо из этой студии ты предстанешь перед объединенным высшим судом двух департаментов, и судить тебя будут за богоборство и преступления против системы. Ты замахнулся на основы основ, на то, что было даровано Господом всем и каждому — на время! В приступе гордыни ты захотел отнять высшую Его милость и должен за это поплатиться. Не улыбайся, я знаю, что ты сейчас думаешь! По незнанию тебе кажется, что ты можешь воспользоваться этим процессом для раскрытия сговора. Ничего не получится — извини, я забыл тебе сказать о предварительной обработке, которой подвергнут твою сущность непосредственно перед доставкой в суд. О, в нашем Департаменте есть большие мастера, из их нежных рук ты выйдешь ягненком! Ты забудешь о своей навязчивой идее с секретным соглашением и признаешься, что пошел на преступление из-за любви к земной женщине — ты хотел быть с ней вечно! Что ж, не ты первый, не ты последний. Такое уже случалось кое с кем из иерархии Светлых сил и, если помнишь, даже описано в Библии. Приговор? — Тайный советник картинно вскинул брови, выдержал паузу. — Приговор будет стандартным: высшая мера — полная дезинтеграция сущности с последующим стиранием из мировой памяти всякого указания на твое существование. Богоборцев нет и физически быть не может — это один из основных постулатов системы, и тут уж она не отступит от буквы закона! Любая структура ставит первой своей задачей собственное сохранение. Лукарий?.. Какой Лукарий? Да нет, вы что-то путаете, такого никогда не было!

— И кто же доставит меня в суд? Уж не ты ли? — усмехнулся Лукарий.

— Представь себе. Я прекрасно знаю твою сверхъестественную мощь и не забыл своих поражений, но на этот раз я справлюсь. — Серпина был совершенно спокоен и уверен в себе.

Лукарий поднялся из кресла, расправил плечи. Веселая злость искрилась в его живых блестящих глазах.

— А что, если как в детстве — один на один! Помнишь, как, бывало, дрались до первой крови?.. — Он начал стаскивать с себя пиджак…

Колька Буров знал о белой горячке не понаслышке. «Пасти общественное стадо, — объяснял он своим корешам, — это такая штука!.. — Тут он кривил лицо, тянул в сторону жилистую шею. — В любом доме стакан нальют. Я им заместо отца родного!»

То, что было недобрано за день, Колька допивал вечером, сидя со своей старухой в прирубе за столом под большой, еще дедовской, иконой. Когда мелкие фигурки святых по ее краям начинали сами собой суетиться, Колька знал, что хватит, знал, что принял как раз в аккурат, и, дергая по привычке загорелой щекой, шел перед сном до ветра. В такие минуты он долго стоял, вдыхая свежий воздух с реки, смотрел на звезды и думал о жизни. Это Буров страсть как любил. Все шло кругом — и изба, и сарай, а звезды, если лечь в траву, стояли как вкопанные и очень этим Кольке помогали. Нет, не в части поддержания равновесия, а вообще — по жизни! Была в них какая-то надега, прочность, какой нет на земле. В своих скитаниях по окрестностям особенно он полагался на Полярную звезду. «Малюсенькая, затрапезная звездочка, — думал Колька, — а вот поди ты, без нее никуда — по месту приспособлена!» И думать так ему было приятно, поскольку каким-то боком подмешивались к этим звездным размышлениям мысли о себе.

В ту ночь он уже и надышался, и пуговицы на ширинке застегнул, и совсем было собрался в избу, как что-то необычное в природе заставило его насторожиться. Белая, вылинявшая, как рубаха, луна висела высоко над краем леса, ее холодный свет играл в мелких каплях разлитого по-над рекой тумана. Большая черная птица беззвучно чертила линию над полосой дальнего леса, но не от этой привычной картины затрепетало и вдруг болезненно сжалось его сердце. То, что он увидел, поразило Бурова до крайности, однако, как он впоследствии ни клялся, как ни божился, никто ему не верил. Да и кто поверит, когда прямо в небо, по невидимой, устремленной к звездам дороге две огромные лошади мчат зеленую кибитку, а потом, описав круг, возвращаются уже собаками, чтобы раствориться на ходу в белом тумане. Кулаками протерев глаза, Колька широко и проникновенно перекрестился. Хмель разом вылетел из проспиртованной головы, он и припомнить не мог, когда она работала так же ясно и четко. Но настоящее зрелище только еще предстояло! Над темной полоской леса, на фоне глубокого звездного неба Буров вдруг увидел петуха. Устремляясь ввысь, он летел — застывший, без малейшего движения крыльев, летел, играя богатством оперения, как выпущенная из лука стрела. Прямо за ним, двигаясь по пятам, уходило в небо нечто бесконечно могучее, имевшее в головах форму рыцарского шлема, переходившего в длинное сигарообразное тело. Вдоль него — Буров разглядел — вытянулись две забранные в броню руки. Остальное пропадало в бушевавшем шквале огня. Так мог бы идти на бой демиург в сиянии собственной славы, но Колька таких слов не знал. Зато прямо на его глазах петух оказался на макушке рыцарского шлема и тут же исчез, обернувшись его боевым оперением. В следующий миг видение пропало. Какое-то время Буров еще стоял, глядя в небо, потом тихо охнул и опустился на мокрую траву…