Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 2

Это — самая трудная часть в описании Матренадуры. Можно было бы, конечно, отделаться от этой проблемы одной фразой: мировоззрением Матренадуры, как и прочих советских людей, является диалектический материализм. И это было бы верно. Но не вполне честно, так как сама она об этом не знает. Сама она, по ее собственным словам, «видала этот диликтицки материлиз в гробу в белых тапочках». В этом ее заявлении недоумение у нас вызвал не намек на гроб для высшего продукта, произросшего на большой дороге мировой культуры, — против этого мы сами ничего не имеем, а упоминание о белых тапочках. Почему же в белых тапочках? — спросили мы ее. А в чем же еще?! — удивилась она в свою очередь. МНС определил философскую позицию Матренадуры как изворотливый матренализм, поставив его между марксизмом и учением русских революционных демократов, которые ближе всех подошли к марксизму, хотя и появились несколько позже его. Они подошли вплотную к марксизму, возразил на это Дон, значит, между ними и марксизмом уже ничто поместиться не может. Для изворотливого матренализма это не проблема, сказал МНС. Для него вообще не существует неразрешимых проблем. Задайте той же Матренадуре любой вопрос, и вы немедленно получите исчерпывающий и убийственно убедительный ответ. Матрена Ивановна, спрашиваем, например, мы, кто победит в будущей войне? Мы! — безапелляционно заявляет она. Почему же мы? — возмущаемся мы. Да потому, что больше некому, режет она. А ведь и в самом деле — больше некому.

Русские люди, подобно древним грекам, все суть прирожденные диалектики и материалисты. Они даже прирожденнее, чем греки, так как у нас без материализма и диалектики никак не проживешь. От греков осталось всего несколько жалких фрагментов вроде «Все течет» и дурацких апорий вроде «Ахиллес не догонит черепаху». А от рууских остались бы тома мудрых изречений и неразрешимых парадоксов, если бы кто-то удосужился записать и увековечить их. И не нужно для этого всю Россию обходить. Достаточно поехать на уборочные работы. Вот вам примеры тому. Сын Матренадуриной соседки просится отпустить его с ребятами купаться в озере в пяти километрах от деревни. Иди, говорит Соседка, но помни: если утонешь, домой лучше не приходи, выпорю! А как она могла высказать такое, не будучи прирожденным диалектиком?! Стало известно (а в русской деревне все не только в принципе познаваемо, но сразу же и познается), что бухгалтерская дочка забеременела от уполномоченного райкома партии. Девкой меньше — бабой больше, говорит по сему поводу Матренадура. Говорит, не подозревая того, что переоткрывает философский закон сохранения и превращения материи.

Ребята как-то разговаривали на модную тему о телепатии и парапсихологии. Матренадура поддакивала, приводила свои душераздирающие случаи. Разумеется, из вторых и третьих рук, как и наши, «научные» факты: одна знакомая рассказывала, свояченица своими собственными глазами видела, двоюродный брат однажды... И когда у нас самих зародилось доверие к своему собственному вранью, Матренадура вдруг заявила, что все это — «лучи», что хватит глупости болтать, что ей пора корову доить.

Вспоминаю разговор Матренадуры с участковым милиционером, который обнаружил у нее в сене кирпичи.

— Где взяла? — строго спросил участковый, хотя сам прекрасно знал, где именно, ибо сам из того же источника взял кирпичи на печку в своей бане.

— Где взяла, там их уже нету!

— Если бы они были там, их не было бы здесь.

— А ты докажи!

— И докажу! И сгною тебя в тюрьме.

— И дурак будешь. Ты думаешь, начальство тебя поблагодарит, что недоглядел? А сам-то ты из чего печку в бане сложил? То-то и оно! Вот и докажешь только то, что ничего не докажешь.

После ухода участкового (тот свою поллитровку все-таки выпил) Матренадура закатила речь, в сравнении с которой хрестоматийные образцы диалектического мышления классиков марксизма суть жалкий метафизический лепет. О Господи, сказала она в заключение, сколько умников развелось на свете! А на что у людей уходит ум? Только на то, чтобы дурость свою показать.

Матренадура любит поговорить «за жизнь», причем на таком высочайшем уровне, какой редко можно встретить в интеллигентских кругах в Москве, не говоря уж про Запад.

— Что наша жизнь?! Тьфу! Что есть она, что нет ее, все едино. Вот прожила я жизнь. А что толку? Я даже перднуть как следует не успела, а уж пора лапти откидывать.

— Матрена Ивановна, а что, если тот свет существует? И Бог существует? И ад? Вам не страшно?