Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 2

Конечно, не все наши учреждения таковы. Многие являются строго профилированными. Но это никак не влияет на их внутреннюю социальную жизнь и отношения с другими учреждениями всякого рода. У нас в отделе есть очень неглупый парень, занимающийся координированием работы отдела с социологической лабораторией. Он утверждает, что, если бы создали учреждение с одной-единственной задачей — ставить точки на бумажной ленте, в ней воспроизвелись бы все типы социальных персонажей и отношений, все аспекты нашей жизни вообще. Все равно появились бы группы, секторы, отделения, отделы и т.п. Появились бы младшие и старшие сотрудники, заведующие, заместители, помощники. Соцсоревнование. Ударники комтруда. Партийные и прочие организации. Касса взаимопомощи. Собрания. Персональные дела. Алкоголики. Осведомители. Появилось бы, короче говоря, все то, без чего немыслима нормальная советская жизнь. И если бы затем исчезли бумажные ленты и нечем бы стало ставить точки, учреждение все равно продолжало бы функционировать как ни в чем не бывало.

Но я и без таких рассуждений социолога с самого начала своей трудовой деятельности твердо знал, что учреждение есть лишь узаконенное место, в котором ты можешь развить узаконенную деятельность с целью самосохранения и самоутверждения в этом обществе. Все остальное — вздор. Я лишь избрал для себя свой особый путь реализации этой жизненной необходимости: минимум участия в жизни и деятельности учреждения, максимум независимости от него, создание своего микромира, который устраивал бы меня и в котором я чувствовал бы себя полноценной личностью. Добился ли я этого? В известной мере — да. Но какой ценой, сами видите: вместо науки — колхозы и овощные базы. И навеки младший сотрудник.

Как это ни странно, я до сих пор никогда серьезно не думал о жизни простых рабочих. Все в этой жизни казалось настолько очевидным и убогим, что и думать на эту тему не стоило. А между тем тут есть над чем задуматься. И я это понял вдруг, прислушиваясь к спору между Кандидатом и Токарем на эту тему. Смешно слушать ваши жалобы на жизнь, сказал Токарь. Ваше положение рабочих здесь -^ временное как по срокам, так и по психологии. Хотя вы тут и вкалываете как простые работяги, вы все равно остаетесь интеллигентами или служащими. И положение у вас тут исключительное. Несмотря ни на что, оно все равно лучще обычной жизни рабочих. Тут хоть какой-то спектакль про-исходит. А пожили бы вы хотя бы пару лет на положении простых рабочих, вы бы не то запели. Представляете, изо дня в день, из года в год все одно и то же — тот же распорядок дня, те же действия, те же шутки, те же пьянки, та же зарплата... Убожество и однообразие ужасающие. Разнообразие в жизнь вносит только то, что у нас перемешаны люди самого различного социального положения — рабочие, мастера, служащие контор, инженеры, техники, ученики, студенты... Многие рабочие отбывают свою повинность в качестве рабочих, а остальное время живут в такой смешанной социальной среде. И таким путем как-то приобщены к культуре. Но ведь большинству это недоступно. И они живут в своей среде круглые сутки, круглые годы. Рассказал бы я вам, как живут, не поверили бы. Пьянство, цинизм, сквернословие, хулиганство, воровство... Походите по народным судам в рабочих районах, и кое-что вам откроется. И вы поймете, что вы живете в своих институтах, академиях, лабораториях, управлениях и прочих заведениях, как в раю. Думаете, случайно молодежь теперь любой ценой стремится избежать простых рабочих профессий? Квалифицированный рабочий у нас очень часто зарабатывает больше, чем люди с высшим образованием и даже кандидаты наук. И все же люди предпочли бы более низкую зарплату, лишь бы не быть простыми работягами. А вы на судьбу жалуетесь! Смешно!

И в самом деле, что такое жизнь простых рабочих? Не стоит над этим ломать голову, сказал МНС. Я думал на эту тему довольно много. (Когда он это успел?) Ужас этой жизни обнаруживается в полной мере тогда, когда ее начинаешь изучать методами адекватными ей. Что за методы? Чтобы ее понять, бессмысленно самому становиться рабочим, ходить по заводам, подсматривать за рабочими семьями и забегаловками. Надо применять методы современной социологии. Надо рассматривать эту жизнь как массовое явление. А это — цифры, проценты, величины. Например, пятьдесят процентов рабочих-мужчин пьют систематически, восемьдесят процентов так или иначе выпивают. Такой-то процент попадает под суд. Такой-то процент совершает хулиганские поступки и мелкие кражи, наказуемые административными мерами. В таком же духе можно проанализировать и измерить содержание разговоров рабочих и их мечты, семейные ссоры и т.п. Ужас тут состоит не в том, что цифры будут устрашающие — интеллигенция и служащие пьют не меньше рабочих, ссорятся в семьях тоже не меньше и законы нарушают довольно часто. Ужас состоит в том, что жизнь рабочих на самом деле, а не только с точки зрения способа ее понимания, есть массовое явление. Она не индивидуализирована. Она есть нечто индивидуализированное только как масса неиндивидуализированных жизней. Трясина не имеет структуры. Вот в чем дело. И потому люди, инстинктивно стремящиеся остаться людьми, то есть индивидуализированными существами, стремятся выбраться из этой трясины. Те, которым это не удается профессионально, стремятся как-то компенсировать это обезличивание — в семье, в кругу родственников и знакомых, садово-огородные участки и дачи, спорт. При этом функции их как рабочих становятся лишь средством для иной жизни. Но полностью отвлечься от них невозможно, ибо это есть нечто большее, чем средство жизни: это есть социальное положение, то есть образ жизни, дающий знать о себе повсюду.