Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 2

У Лба действительно огромный лоб мыслителя, хотя все считают его круглым дураком. Работает он в каком-то «номерном» (то есть закрытом) научно-исследовательском институте. Однажды мы разговорились с ним. И выяснилось, что он не такой уж дурак, как кажется. Наши исследования, сказал он, далеко не передний край науки. Но они имеют какое-то практическое значение, скорее всего — военное. От нас это держат в секрете. Мне на это наплевать. Я делаю свое дело, и с меня довольно. Параллельно я веду свои побочные наблюдения. Я уже третий год веду теоретические (чисто математические) расчеты. Я подозреваю, что эти побочные мои исследования гораздо важнее и перспективнее всех главных направлений работы института. Я чувствую, что я на пути к крупному результату. Но помалкиваю пока. Почему? Очень просто. Если я откроюсь, меня сразу же ототрут. Военные и кагэбэшники сразу захватят все в свои лапы. Куча бездарных паразитов наживается на этом. В наших условиях реализовать результат своего индивидуального творчества без участия многих людей невозможно. И участие это таково, что тебе отводится десятистепенная роль. Чтобы опубликовать, нужно заключение лаборатории, рекомендация специалистов с именем, санкция дирекции и спецчасти. А это предполагает опытную проверку, расчеты и т.д. Так что львиную долю твоего труда с чистой совестью присвоят себе всякого рода ответственные лица (заведующие, доктора, академики). Это не значит, что без них нельзя сделать открытие. Ты его уже сделал. Это значит, что без них твое открытие не станет фактом науки. Утверждение, что ранг открытия определяется рангом открывшего, это не шутка, а реальное правило. Чтобы ты в полную меру пожал плоды своего открытия, оно должно быть сделано в контексте всей твоей жизненной карьеры. Но, делая ее, ты теряешь способность делать открытие сам, приобретая возможность присваивать плоды открытий других. Поэтому у нас такое присвоение воспринимается как вполне законное и моральное. Что должен делать я? Начинать делать карьеру и лет через десять, обретя силу и положение, заявить о своем результате? А если карьера не выйдет? Почти наверняка не выйдет, так как я с этой точки зрения типичный тюфяк. А если за это время другие сделают то же самое? Наверняка сделают! Наверняка найдется толковый кретин, который заметит это явление и за похвалу на семинаре или за пятидесятирублевую премию выложит свои идеи. Опередить этого кретина и самому продать, уповая на то, что история восстановит справедливость? Чушь! История никакой справедливости не восстановит, ей на это наплевать. Опубликовать на Западе? А как? А где гарантия, что там не украдут? И чем это кончится? Напечатать здесь в популярном журнале обманным путем? Попытки были, но безрезультатно: научный мир не понял, кое-кто разобрался и немедленно воспользовался, а авторов наказали. Выступить на каком-нибудь международном симпозиуме? Многого не скажешь. Заметят — сразу изолируют. Случаи такие тоже были, но и тут безрезультатно. Что же делать? От таких размышлений свихнуться можно. И чем ближе я к результату, тем больше мне хочется, чтобы я его не получил. Странно: я сейчас молю судьбу об одном — чтобы в моих расчетах нашлась ошибка.

Определить на уровне разума, что собой представляет наше учреждение, абсолютно невозможно. И не нужно, так как это опасно. Достаточно знать, что оно очень важное и очень современное. Это — комплексная помесь кибернетики, бухгалтерии, социологии, сельского хозяйства, исследовательского института, КГБ, конструкторского бюро, планирующей организации и, само собой разумеется, идеологии, директор не раз с гордостью говорил, что мы - зримый зародыш коммунистического предприятия, соединяющего в себе... Большинство сотрудников учреждения — молодежь (технические сотрудники, лаборанты, секретарши, младшие научные сотрудники, техники, инженеры) и лица среднего возраста (среднее звено руководства). И историю учреждения они, естественно, не знают. С самого основания его уцелело тут всего несколько пенсионеров, частично стоящих на учете в парторганизации, частично работающих на полставки. Высшее руководство — старики. Но они из номенклатуры ЦК, назначены сравнительно недавно. Так что восстановить подлинную историю учреждения (как и вообще подлинную историю всей страны) теперь практически невозможно.

Говорят, что сначала была малюсенькая лаборатория натуральных удобрений в научно-исследовательском институте химических удобрений при Министерстве не то сельского хозяйства, не то химической промышленности, не то текстильной промышленности. Цель лаборатории заключалась в том, чтобы доказать преимущества химических удобрений перед натуральными. Лаборатория имела корову, козу, поросенка и пару куриц, которые производили натуральные удобрения, и полсотни ученых разных рангов, которые изучали строение этих удобрений и характер воздействия их на произрастание злаковых растений. Поскольку натуральных удобрений не хватало, по распоряжению начальства обслуживающий персонал обязан был ходить по-большому не дома, а на работе, в опытной оранжерее, где произрастали подопытные растения. Потом корова за неимением кормов сдохла, козу украли, поросенка по пьянке съели младшие научные сотрудники без ученой степени, курицы сами исчезли бесследно. Лабораторию вследствие этого превратили в исследовательский институт ненатуральных удобрений и сделали полусекретным «почтовым ящиком». Построили институт по принципу, по какому делились авиационные полки во время войны: три отдела, в отделе — три лаборатории, в лаборатории — три сектора, в секторе — три группы. Когда началось движение за скорейшее внедрение достижений науки в производство, в обязанность учреждению вменили также конструирование приборов, с помощью которых можно было бы управлять машинами, с помощью которых натурально-ненатуральные удобрения можно было бы без тяжелого ручного труда вносить в почву. Когда начался расцвет кибернетики, в учреждение завезли вычислительные машины, увеличили штаты на двести человек и вменили в обязанность учреждению планирование и долгосрочное проектирование ненатуральных удобрений с помощью математических моделей. Потом завели социологическую группу, которая скоро переросла в отдельную лабораторию. Потом... Короче говоря, получилось нечто вроде кавалерийской дивизии в армии США во время Второй мировой войны, в которой(в дивизии) никогда не было ни единой лошади.