Николай Дежнёв - Асцендент Картавина

С этой близкой к наркотической жаждой окунуться в прекрасное неведомое я и подсел к поганому ящику, но тут на мое счастье раздался телефонный звонок. Что ни говори, а кому-то в этом огромном мире я был нужен, и это вселяло оптимизм. Голос на другом конце провода был мне незнаком.

— Марина?.. Какая Марина? Пашка?.. Да, личность известная! Извините Марина Ильинична, не узнал, богатой будете…

Я бы и дальше нес присущую началу разговора чепуху, но мать Пашки начала проявлять нетерпение. Узнать ее, да еще по телефону, было и правда не просто. Виделись мы года три назад и при весьма необычных обстоятельствах. После операции по удалению почки мне пришлось привыкать к мысли о том, что на службу каждый день ходить не надо, хотя бы потому, что меня с нее благополучно уволили. Пособия по инвалидности хватало не умереть с голоду, и я позволил себе вести аристократический образ жизни. Зимой бегал как лось по Подмосковью на лыжах, летом купался в Москве-реке, а в остальное время пополнял багаж недополученных в институте знаний. Но однажды по весне снова загремел на больничную койку, на этот раз с переломом ноги. Не послушал друга, утверждавшего, что только спорт может сделать из здорового человека инвалида, вот и поплатился.

К моменту встречи с Пашкой костыли я уже отбросил и вполне сносно передвигался с палочкой. Выглядело это со стороны по-чеховски интеллигентно, и девушки поглядывали на меня с интересом. Прогуливаясь в тот весенний день по дорожкам парка, я наслаждался первым согревшим природу теплом, как вдруг увидел переходившего озеро по льду юного идиота. Мальчишка шел, весело размахивая портфелем, ну и, естественно, провалился. Время было рабочее, кругом ни души, зови — не дозовешься. Как бежал, не помню, но, приблизившись к парнишке, я хлопнулся плашмя на живот и пополз… пока сам ни оказался в той же полынье. Тут-то и выяснилось, что сорванцу вода была по шейку, ну а мне по грудь. Хорошо хоть клюшку свою впопыхах не бросил, с ее помощью мы и выбрались на лед. Докостыляли до берега и вызвали скорую. Не Пашке, мне. Тогда-то с Мариной Ильиничной я и познакомился. Она приходила в Боткинскую навещать, приносила хаш для сращивания костей и фрукты, а все мои мокрые и грязные шмотки перестирала и выгладила.

— Да, Марина, что на этот раз отколол мой юный друг?

— Тут, Станислав Вячеславович, такое дело…

И она вкратце рассказала, что сын без мужского пригляда начал хамить и вообще от рук отбился. А поскольку он меня уважает, то не мог бы я…

А я что, я очень даже мог. Тем более, что мы с Пашкой иногда видимся и периодически переписываемся. Пришлось звонить и приглашать негодника на ковер. Уроков у него было семь, так что временем я располагал.

Поезда метро днем ходят с большими интервалами, народу в вагон набилось битком, но несколько сидений оставались свободными. Пробившись в середину, я увидел вытянувшуюся на них во всю длину собаку. Дворняга крепко спала, подергивая во сне лапами, будто бежала. Обступившие ее со всех сторон пассажиры переглядывались, ни у кого и мысли не возникло согнать псину на пол. Вряд ли такое возможно в Париже, думал я с ощущением гордости за свою страну, славные у нас все-таки люди, добрые, жаль только жизнь у них проходит на обочине, а надо бы, чтобы пикник.

После духоты метро на улице, пусть и не без вреда для здоровья, можно было дышать. Трамвай пришлось подождать, количеством разъезжающих в нем стариков он напоминал собес на колесах. На историческом месте, где мы с Пашкой ждали скорую, прогуливался детский сад с двумя воспитательницами. Малявки галдели и радовались жизни. Мне тоже предстояло воспитывать, но как это делается представления у меня водились самые смутные. Правда и отступать было некуда: если уж мы в ответе за тех, кого приручили, то за выуженных из воды и подавно.

Опустившись на скамью у пруда, я раскинул в стороны руки и подставил солнечным лучам лицо. На пороге долгой зимы хотелось тепла. Как подкрался Пашка не слышал, открыл глаза, а он сидит рядом и на меня поглядывает.

— Привет, Стэнли! Загораешь?..

Со знакомства в полынье повелось, что он называл меня на «ты» и по имени, как если бы мы были ровесниками. Возможно, так на самом деле все и обстояло. Порой казалось, что не я, а он учит меня жизни, и ученик ему попался не из самых одаренных. Приверженцем субординации я никогда не был, а за прошедшие три года Пашка к тому же вытянулся и возмужал, Да и уважать взрослых лишь за то, что они бездарно растратили молодость, просто глупо. Самодур в старости ничем не лучше, чем в молодости, уступи ему место и отойди подальше.