Михаил Веллер - Живы будем – не помрем

— Нет, — сказал Саша. — Ждал, — сказал он.

— Я увидела тебя вчера в метро. Ты был такой счастливый, прямо светился… А ты меня не заметил…

— Ты, — сказал он. — Это ты…

— Ну, как живешь? — спросила она, так же, как спрашивала всегда, когда он сходил с ума, ожидая ее звонка.

— Хорошо, — сказал он, проглатывая комок в горле. Снял телефон со столика в коридоре и, путаясь в разматывающемся проводе, понес в свою комнату, закрыл дверь. — А ты как живешь?

Голос в трубке помолчал и ответил:

— Плохо…

И это «плохо» вызвало в нем радость и боль одновременно: боль, потому что Рита (его Рита…) живет плохо, — и радость, потому что и она, через столько лет, несчастлива без него.

— Радуешься? — спросила Рита.

— Чему? — ответил он. — О чем ты… Как ты, расскажи…

— Так… Окончила институт, осталась в Ленинграде, работаю…

Он не решался спросить.

— Ты, наверное, женился, — сказала она.

— Нет, — сказал он.

— А я разошлась, — сказала Рита. — Почти сразу…

Раздались короткие предупреждающие гудки автомата.

— Подожди, еще монетку брошу, — сказала она.

— Я могу тебя увидеть? — спросил он. — Если хочешь.

— Если б не хотела — не позвонила бы, наверное.

— Где ты? — спросил он сорвавшимся голосом. — Я сейчас приеду. Ты где?..

— Уже поздно, — сказала она. — Завтра. Я очень хочу тебя видеть, слышишь? Ты придешь? Завтра в шесть, у метро «Балтийская»!

Он так и сидел с трубкой в руке, пока часы не уронили одиннадцать тяжелых бронзовых ударов. До встречи оставалось прожить девятнадцать часов.

…В двух случаях людям нечего сказать друг другу: когда они расставались так ненадолго, что ничего не успело произойти, — и когда разлука так затянулась, что изменилось все, в том числе и они сами, — и говорить уже не о чем.

Саша увидел, как она выходит с толпой из метро — вороная прядь, быстрая улыбка: она была та же самая, она не изменилась, она пришла. Он удивился своему спокойствию, только вдруг вылетели из головы все приготовленные слова — он не знал, что сказать, стоял и смотрел, пока она не протянула ему руку.

Он взял эту руку, помедлил отпускать, смотрел неотрывно, словно зрение насыщалось за все те семь лет, что минули.

Она что-то говорила, он что-то отвечал, ничего не понимая. Он только сознавал, что это она, рядом, оказалось, что они куда-то идут, и она держит его под руку, и он сквозь одежду ощущает тепло ее руки, а потом они очутились за столиком и официантка принесла кофе, и вдруг сразу наступил вечер, звук шагов рикошетировал от каменных стен узкой улочки, он споткнулся на лестнице, больно ударился лодыжкой, и увидел себя в маленькой комнате, свеча дважды отражалась в черном окне, скрипнул под ногой пол, а в углу дивана умостилась с ногами Рита, так, как она всегда любила сидеть, это была она, в том самом норвежском свитере. И постепенно до него стал доходить смысл звучащих слов.

— Помнишь — ты говорил, что это ошибка; что тоска сгрызет меня; что я пойму, что ты значишь для меня, но будет поздно; что я буду каяться… Да: я каялась, и тоска грызла меня, и часто казалось, что-то самое главное внутри она сгрызла.

— Почему же ты не пришла… не позвонила?..

— Это была для меня прошлая жизнь, в которой осталась другая я — лучше, моложе, чище. Разбитого не склеишь. Мне было очень плохо, и некуда деваться, и не могла я прийти за милостыней к тому, кому испортила жизнь. Что, просить прощения? ненавижу…

— Тебе не за что просить прощения. Человек не виноват в том, что он чувствует… Если я был тебе хоть на миг нужен…

— Ты был мне очень нужен. Один ты. Может быть, именно поэтому я не приходила раньше. Я помню все, все-все, что у нас было… Я никого не знала лучше тебя. И ни для кого я столько не значила, никто не понимал меня так, как ты, не умел угадать, о чем я думаю, и рассмешить, когда грустно. Мне было хорошо с тобой. Но я была девчонкой и не знала цену тому, что имела. А когда узнала, было уже поздно. В жизни всегда так… А ты забыл меня. Я была уверена, что ты давно женился…

— Ты знала, что я никогда не смогу забыть тебя. Я думал о тебе все время… Ты знала, что я не могу жениться на другой.

— Ты совсем ребенок.

— Нет. В разлуке с любимыми старятся быстро.

— А мне ведь часто хотелось, чтобы ты… Я мечтала, что ты сам меня найдешь, — и ненавидела за то, что ты смирился, как нюня, где-то там горюешь себе в тряпочку, когда мне плохо и я нуждаюсь в тебе. В твоей поддержке. В поддержке мужчины, понимаешь?

— Прости. Я идиот. Я ничтожество.