Амос Оз - Уготован покой...

Тем временем Римона принесла корзинку с вышиваньем, села поближе к радио. Корзинка на ее коленях оставалась нераскрытой. Собранная, тихая, сосредоточенная, Римона отдавалась музыке с такой безмятежностью и полнотой, словно откуда-то издалека передавали ей, что случится завтра и что произойдет в ближайшие дни, и не было в услышанном ею ни печали, ни радости, ни неожиданности.

Ионатан Лифшиц и Азария Гитлин курили и играли, не обмениваясь ни словом. Слезы застилали глаза Ионатана, но он не смахивал их, не желая оправдываться перед гостем и объяснять ему, что причина этих слез — аллергия: Римона так и не убрала из вазы ветки сосны, потому что не нашла во дворе цветов.

После шести или семи ходов Азария запутался и допустил грубую ошибку. Улыбаясь изо всех сил, он объявил, что едва начавшаяся партия закончена, мол, с его стороны это была всего лишь разведка боем.

Ионатан предложил начать сначала.

Но Азария вдруг заупрямился, чуть ли не обиделся, объявил, что во всем виноват гром, гремевший за окном и мешающий ему сосредоточиться, и с вежливым раздражением потребовал продолжения партии до ее горького завершения: дескать, тот, кто не изведал стыда поражения, не заслужил и права быть свободным.

Когда произнес он эти слова, Римона, прижав корзинку с вышиваньем к груди, взглянула на гостя. Она увидела множество мелких морщинок, беспокойно вздрагивающих вокруг его глаз. Увидела и глаза его, в ужасе заморгавшие часто-часто, потому что он заметил ее взгляд. Гость уже расправился со всеми бисквитами, что лежали перед ним на большой тарелке, но тщательно следил за тем, чтобы уцелел один последний «бисквит вежливости», который он было взял, но положил назад, в рассеянности взял снова, даже поднес ко рту, но в последнюю минуту, словно сам изумляясь своему поступку, стушевался и осторожно положил на тарелку.

Римона открыла корзинку, начала вышивать и сказала:

— Тот человек, о котором ты рассказывал, убитый пулей в голову… Он умер мгновенно, не успев познать страданий. Я запомнила: его звали Иехошафат…

— Конечно, — встрепенулся Азария. — Боюсь, что пробудил лишь желание посмеяться надо мной. Я всегда говорю не то, что могло бы принести мне пользу.

— Твой ход, — произнес Ионатан.

Внезапно Азария лихорадочно двинул единственного оставшегося у него слона по диагонали из конца в конец доски.

— Неплохо, — заметил Ионатан.

— Обратите внимание, — возликовал Азария, — сейчас все только начинается.

И действительно, через несколько ходов, пойдя на отчаянный риск, пожертвовав коня и двух пешек, гость, похоже, выпутался из своего, казалось, безнадежного положения и даже создал ситуацию, довольно опасную для короля Ионатана Лифшица.

«Видали?!» — воскликнул он, опьяненный успехом, но тут вдохновение словно покинуло его: он опять, на это раз неоправданно, пожертвовал пешку и позволил Ионатану вновь занять атакующую позицию. Игра Ионатана была более сдержанной, более изобретательной, очень точно продуманной. Между тем Азария снова и снова растрачивал свое преимущество: оно появлялось у него как результат озарения, но после каждого такого проблеска опять брали верх заносчивость и нетерпение, и это приводило к ошибкам, которых устыдился бы даже начинающий шахматист.

Римона отложила вышиванье и встала, чтобы распахнуть окно и проветрить комнату, наполнившуюся табачным дымом. И Тия тоже встала, выгнула спину и уселась вблизи стола. Широко раскрыв пасть, вывалив розовый язык, часто и прерывисто дыша, она не сводила глаз с хозяев. Ее стоящие торчком уши чуть наклонились вперед, ловя каждый звук. Она была похожа на умненькую, прилежную ученицу, которая изо всех сил старается быть сосредоточенной и произвести хорошее впечатление.

Азария коротко рассмеялся:

— Со временем я научу вашу собаку играть в шахматы. Некоторые псы способны научиться самым невероятным вещам. Когда мы жили во временном лагере для новых репатриантов, я научил козу, принадлежавшую выходцу из Йемена, танцевать под популярную мелодию «Хава нагила»…

Римона затворила окно, вернулась на свое место на диване и, как будто она не переставала размышлять об этом про себя, заговорила: как, должно быть, грустно проводить целые часы в том бараке, где размещается парикмахерская. В нижнем шкафчике, помнится ей, есть маленький электрический чайник, она им почти не пользуется, так что можно одолжить его Азарии. И кофе, и сахара она ему даст, перед тем как он уйдет. И немного бисквитов, которые так ему понравились.