Амос Оз - Уготован покой...

Они молчат. А когда Римона внезапно поднимается и Азария вскидывает на нее глаза, она улыбается ему улыбкой маленькой девочки, заслужившей прощение. Идет она на кухоньку, чтобы проверить лучинкой готовность пирога: пусть еще пропечется. Возвращаясь, Римона прошла мимо Азарии, и на него повеяло лимонным шампунем и миндальным мылом. Она коснулась его лба ладонью, словно опасаясь, что у него небольшой жар. Азария тоже прикоснулся к ней — легко тронул за плечо и сказал:

— Присядь, Римона.

— Сюда, рядом с тобой? Чтобы ты объяснил мне кое-что о шахматах. Или на прежнее место?

— Сядь рядом со мной.

— Ты очень хороший.

— С чего это вдруг? Что такого я сделал?

— Ты принес ей листья салата, когда вернулся.

— Я? Салат? Кому?

— Черепахе. И починил наш кран.

— Потому что он меня ужасно раздражал. Капал и капал. Вот я его и разобрал, сменил резиновую прокладку. У нас это называется «герметизация».

— Теперь ты получишь стакан чая, и вот-вот поспеет пирог. И я выпью с тобой чаю. Но не горячего, а холодного.

— Я, так случилось, уже пил чай. У Эйтана и двух его волонтерок. Ты знаешь, одна из них новенькая. Бригита — помнишь ее? — уехала. И теперь у него появилась Диана. Но Смадар осталась.

— Это неверно, — произнесла осторожно Римона.

— Что?

— Что это случай. Ведь ты сейчас сказал: «Так случилось». Ты мне однажды объяснял, что случаи не случаются. Сказал, что открыл это Спиноза. И рассказал нам об Иехошафате, твоем учителе, и я тебе поверила, но Иони это опечалило.

Азария убрал с доски одну белую ладью. Поставил на ее место коня. Сказал, стараясь, чтобы его голос звучал чуточку грубовато:

— Ты помнишь каждое слово. Ничего не забываешь.

И вновь они замолчали. Скрипичный концерт отзвучал, оставив в комнате томительную печаль. На острие тоски в финале концерта возникла готовность к радости. Пирог испекся. Римона нарезала его и подала. Приготовила холодный чай на двоих.

— Сегодня ночью мне снился Иони, — сказала она. — Будто он в армейском бараке играет на твоей гитаре. Во сне ясно ощущалось, что всем хорошо: ему, играющему на гитаре, и мне, и всем солдатам, собравшимся там. А ты сидел в том же бараке и вязал свитер для Иони.

Холодные дни миновали. И Римона больше не втягивает кисти рук в рукава своего свитера, пытаясь согреться. Ее летний халат и вовсе без рукавов. Но ладони ее обнимают стакан, будто ей все еще холодно.

От пола поднимается тонкий запах чистоты. В комнате тихо, из-под непрозрачного абажура льется приглушенно-розовый свет. На краю полки стоит черно-белая фотография в рамке — Иони и Римона в те дни, когда после свадьбы они путешествовали по Иудейской пустыне. Странно, думает Азария, как это я до сегодняшнего вечера не обращал внимания на то, что они не одни на снимке: в уголке, за спиной Римоны, виднеется чья-то нога, чужая, волосатая, в шортах и ботинках парашютиста. И вон еще сплющенная канистра на песке перед ними, да часть кузова джипа.

У него было десять или двадцать детей, и был он человеком бедным, играл на органе в церкви, получая за это гроши. У госпожи Бах не хватало времени, чтобы заботиться о нем: все отдавалось детям. Наверняка он был вынужден помогать ей со стиркой и приготовлением еды, одалживать деньги, покупать уголь, ибо зимы в той стране, в Германии, суровы. Ему приходилось очень тяжело, но вопреки всему временами пробуждалась в нем неистребимая радость.

Азария сказал:

— У меня практически никого не было. С того времени, как был я ребенком…

Римона спросила, включил ли он радио, чтобы послушать одиннадцатичасовые известия.

— Не стоит, — ответил Азария. — Говорят без конца и не понимают, что скоро будет война. Все ведет к войне: и русские, и соотношение сил, и их ощущение, что Эшкол — слабак и трус и что мы уже устали.

— Он хороший, — заметила Римона.

— Эшкол? Да. Верно. Только вот даже такой человек, как я, разбирается в ситуации значительно лучше, чем он. Но я решил молчать. То, что я скажу, только насмешит всех, как всегда.

— Погоди, — произнесла Римона и по-матерински коснулась его щеки, — погоди, Заро. Пройдет время. Ты станешь великим, и они начнут прислушиваться ко всему, что ты говоришь. Потому что ты умный. Так что не огорчайся.

— Кто тут огорчается? — ответил Азария. — Никто не огорчается. Я только устал немного. А в четыре надо подниматься. Пойдем спать.

По радио звучал ночной концерт, светился глазок радиоприемника, и при этом свете Азария, лежа в постели, несколько раз поцеловал ее. И поскольку врач из хайфской больницы объяснил Римоне, что любая физическая близость ей решительно запрещена, она облизала ладони и взяла в них, поглаживая, его член. Почти в то же мгновение изверг он семя, оно залило ей пальцы, и раздался высокий, тонкий вопль, утонувший в ее волосах. И снова он поцеловал ее в уголки глаз. Когда Римона вернулась из душа, он уже спал сном младенца. Она выключила радио и прилегла рядом. Она лежала без сна, вслушиваясь в то, как в темноте, в краю безмятежного покоя, дышит Эфрат. И когда уснула Эфрат, уснула и Римона. И Тия в соседней комнате, и черепаха в картонной коробке на веранде.