Эльмира Нетесова - Колымское эхо

Когда бригада уезжала, медвежонок вылез из воды на берег. Он шел следом за трактором, увозившим будку, и постоянно ревел. Ему не хо­телось расставаться с людьми, он по-своему привык.

Но как только кончились торосы, и пошла ука­танная, ровная дорога, медвежонок в растерян­ности остановился. Он огляделся по сторонам и медленно развернувшись, поплелся обратно. Он хотел подружиться с людьми, познакомить­ся с ними поближе, но не получилось. И он остался совсем один.

Он шел, качая головой, как человек, потеряв­ший все — мать и друзей. Ему теперь придется жить один на один с морем, свирепым и хо­лодным.

Бондарев вздумал на этот раз навестить са­мую известную зону. Здесь уже давно не было зэков. Но хранилась тюрьма, как памятник о прошлом. Она еще стояла на своих ногах. Все было целым, крыша и двери, даже окна ни одно не выбито и не треснуто. Словно люди только вчера ушли отсюда, аккуратно закрыв за со­бою двери.

Здесь сохранилось все до мелочей. Бабкари, сторожа и уборщица. Не было лишь началь­ника зоны, спецчасти и собачьей своры. Но в бараках было чисто и свежо, словно отсюда лишь на секунду ушел дневальный.

Даже клеенка на столе протерта. Горят в печ­ке дрова, греется чайник на плите, даже «пара­ша» пустая, выскоблена, вычищена, все лавки помыты, шконки аккуратно заправлены. На ок­нах и по углам ни пылинки, ни паутинки. Даже в бачке полно свежей воды. Казалось, что тут ждут новое пополнение, какое прибудет с мину­ты на минуту. Но... В зоне тихо...

— Эй, кто тут живой? — позвал Бондарев. В ответ его повторило гулкое эхо.

Когда ушел отсюда последний зэк? О том по­мнил лишь барак, да люди, следившие за по­рядком в зоне, сохранившие здание с музеем прошлых лет. Бондарев всматривается в следы жилья. Вот здесь на шконке следы от гвоздей. Кто-то из мужиков отмочил в знак протеста гвоз­дями. Прямо за самую мошонку прибил. Капли крови так и въелись в дерево. Давно человека нет, а след остался.

Вон там на нарах обрывок веревки болтает­ся. То ли повеситься хотел мужик, то ли еще для чего-то приспособил веревку. На скамейках и столе ножки отбиты. Частенько здесь возника­ли драки. Мужики жили недружно. Часто скан­далили. Даже чайник и кружки помяты. Ровных, нормальных мало. Большинство были вспыль­чивыми, несдержанными.

— А вот тут бугор барака спал. Шконка у са­мой печки, близко к теплу. Вода рядом. С ком­фортом жил человек. Берег здоровье, заботил­ся о себе. По бараку в калошах ходил, чтоб ноги не пачкать. Вон они под шконкой остались, ненужными стали. Уходил он отсюда первым. Спешил, собираясь, кое-что из вещей забыл. А может, не захотел взять тюремную память,— усмехается Бондарев.

Внезапно в барак вошел старый человек:

— Чего тебе здесь нужно? — спросил глухо.

— Смотрю, как жили зэки.

— Были, да смылись. Всех повыпустили. На воле гуляют нынче. А барак храним, как музей. Так велено. Службу несем. Хотя и не знаем зачем! Никого нет. А мы здесь, как на вечном поселении. Велено беречь историю и го­сударственное имущество. Только ни имущества, ни музея нет. Сплошная развалина. Крыша те­чет, через щели в стенах ветер дует. Ремонтиро­вать некому. А и для чего? Людей больше не привезут. Так начальство сказало уезжая. Для чего нас оставили, никто не знает. Но мы сторо­жим, раз велели. Ходим сюда каждый день.

— Кто-нибудь сюда приезжает?

— Наведались пару раз люди. Все осмотре­ли, проверили и уехали. Похвалили, что службу несем хорошо, а зачем возникали, так и про­молчали. Думаю, снова зону будут ремонтиро­вать. Зачем же еще? Рядом тюрьма вовсе за­валилась. А там народ живет. Наша покрепче и глядится получше. Может, оттуда к нам пере­ведут. Туда волки ночью проскакивают. Не боят­ся охраны. У нас такого нет. А может и тех вы­везут с Колымы. У нас ничего заранее не уга­дать. Сегодня тут, завтра в другое место пошлют работать. А ты кто будешь? Тоже из проверяю­щих, от комиссии отстал? У нас скучать некогда, всех принимаем. Раньше зона строгого режима была, теперь, заходи кто хочешь...

— Я не от комиссии. Смотрю, как люди жили. Прокурором Колымы работал. Может, слышал о Бондареве. Так вот это я и есть!

— Тьфу, черт. Думал, человек пожаловал, а тут сам дьявол! Напихал народу тьму, сколь­ко их постреляли, а ты живой! Все люди в зем­ле нынче. И дети, и старики. А чем они тебе помешали, изверг ты! Ничего человечьего в тебе нет. Так и уйдешь проклятый живыми и мерт­выми. А ведь когда-нибудь достанут они тебя. За все разом отомстят. Неужели не страшно будет. Ведь Бог все видит.