Эльмира Нетесова - Колымское эхо

— Только такой мне не хватало! Вот смех! Лучше одному жить! — сморщился Игорь Пав­лович.

— Тебе ли ее судить? Небось, сам не луч­ше! Сколько баб поимел, пока в прокуратуре работал. А она может не столько баловала, сколько брехали о ней. Где эти бабы нынче? Все на погосте. А она живет. Анастасия, какая бы ни была, всю жизнь работала и ни к кому не ходила побираться. Сама себя кормила. И за­мужем жила много лет. А мужику опозорить бабу ничего не стоит. Оно и тогда так было. Не дала на сто граммов, с головы до ног обсерут. Будто хуже ее во всем свете нет. Коли так, чего жи­вешь с нею? Значит, устраивает? Зачем лиш­нее лопочешь?

— Ты только что говорила другое! — удивил­ся Бондарев.

— Это со слов мужика!

— Оно и мужикам, и бабам верить надо с оглядкой. Да и чего корить человека молодо­стью, какая давно ушла. В ней у каждого грехов хватало. Оно и Анастасия —живой человек. Мо­жет и вправду, поимела одного любовника, а ей десяток приписали,— рассуждал человек.

— Женщина и впрямь веселая. Языком на­брешет столько, что весь поселок в карманах не унесет. Причем, сама о себе. Ей, понятно, верят. Бабе хотелось, чтоб ей завидовали, а не жалели. Вот и получался конфуз. Она, как бы тяжко не приходилось, сопли не распускала. Не жаловалась на судьбу. Никого не осудила. Тяжко ей, а она хохочет. Может и тут вот так приключилось, гонор свой хотела показать. Мол, враз на шею не повисну, повыделываюсь, цену подниму. А что? Не имеет права? Женщина не жива без своих заскоков. Почти все бабы с при­дурью и у всякой они свои,— рассмеялась Варя, вспомнив:

— Вот у нас была такая Мотя. Ну, ее приве­ли чуть ли не первой на трассу. Сучкорубом по­ставили в мужицкую бригаду, чтобы воодушев­ляла всех на работе,— смеялась Варя.

— Ну и баба, скажу тебе! Всех заводила с са­мого утра. Бывало, обрубает сучья, а сама задни­цей крутит, да так, что в глазах рябит. А ногами как сучила, сиськами крутила, пела, шутила так, что мужики хохотали до упаду. Охрана на нее никогда не орала. Мотя была особой. Бывало, придет на трассу, самого ленивого расшевелит:

— Эй, Иваныч! Давай шустрее дергайся, а то поморозишь свои колокольчики, что ночью с то­бой делать стану. Мне в постели живой мужик нужен, а не гнилой сучок!

— Мужики хохочут, подначивают, Иваныч краснеет, а Мотя, знай свое:

— Иваныч! Застегни ширинку, оттуда пар ва­лит. Слышь, оставь тепло для меня, ночь боль­шая. Не теряй запал. Пусть до утра хватит!

— Иль самого молодого зацепит:

— Никитка, дай руки у тебя погрею!

— Где? Вот чудак, где бабы это делают?

— А сама спала в холодном бараке, у самой двери. И ни с кем не крутила шашни. Но побре­хать любила. Прижмет к сиське какого-нибудь зэка, тот слюни до коленок распустит, а Мотька спихнет и кричит:

— Гля на него, придурка, сам кайфует, а меня до самой мандолины заморозил!

— И о ней базарили всякое. Только мы зна­ли, что баба чистая, ни с кем не грешная. А вот как померла и от чего, никто не понял. Не вер­нулась она в барак вечером после работы. Ну, бабы подумали, что заклеила она кого-то. Что гут такого? Девка молодая, красивая. Вполне возможно, что кто-то ее всерьез полюбил. Жда­ли Мотю до самого утра. Но она не пришла даже переодеться. И на работу не появилась. А на­шли ее возле болота, в кустах, мертвую, всю в синяках. Она была задушена. Кто на нее лапы наложил, так и не узнали. Мужики плакали, когда ее хоронили. Но искать виновного началь­ство зоны не стало. Не захотели раздувать ис­торию и давать хреновый показатель в сводку. Мол, подумаешь, зэчки не стало. Великая беда! Завтра десяток таких Мотек пригонят. Давайте забудем. Была и не стало ее. Никому от того нет ущерба.

— Ну, вот так-то и закопали девку. Помяну­ли, как могли, пожалели, поплакали по ней, ее любили бабы барака и долго вспоминали, жа­лели о Моте. Даже мужики грустили. Все хотели найти виновного и сорвать ему башку с плеч. Но вот его так и не удалось сыскать. А тут стран­ное произошло. Где-то на сороковой день после похорон, приснилась Мотя какой-то бабе из барака и указала на начальника нашей спец- части. Потом взяла его за горло и выбросила с третьего этажа, где тот работал. Тот мужик разбился насмерть, даже не дернулся. А на сле­дующий день этот человек и вправду упал из окна, хоть в кабинете был один. Кто знает, от чего это с ним случилось. Мужик тот был ста­рым и паскудным, может потому о нем никто не пожалел. Его похоронили на городском кладби­ще. И, как мы часто слышали, крест на его могиле не держался, все время падал. Может от того, что коммунистом был. О нем никто не жалел и не сказал вслед доброго слова. Все радовались, что не стало козла. А вот Мотя больше никому не снилась.