Эльмира Нетесова - Колымское эхо

По щекам бабы побежали тихие слезы.

Игорь Павлович сидел, обхватив руками го­лову. Плечи его опустились, вздрагивали мелко­мелко:

— Ладно бы я сам, черт со мной, ответил бы за все одним махом и ладно. Но причем мои. Сын был совсем ребенком. За что его лишать жизни. За меня, за чью-то прихоть? Ведь я про­сился на фронт, как все мужики. Так не пустили.

Показали по локоть и ответили, мол, сами зна­ем, кого куда послать. Мы тебе передовую и без войны устроим, любой фронтовик позавидует. Не рыпайся, пока сам живой и дышишь.

— Но почему я? Ведь полно других. Там от меня больше пользы. Сюда возьмете грамотно­го, с опытом. Ведь я только курсы закончил. Вы возьмете с образованием.

— Тебе много ума иметь не надо. Лишь бы умел расписываться и не лез бы не в свои дела. Есть люди поумнее. Они все решат и за тебя.

— Я боюсь, а вдруг не справлюсь?

— Не ссы, деревня! Там даже придурку бо­яться нечего. Валяй отсюда, не отнимай так мно­го времени! — ответили мне в госбезопасности. Нигде меня не хотели слушать и первое время следили в оба глаза. Бывало, сраный сержант НКВД совал мне в морду свои грязные кулаки за малейший промах и называл так, что в гла­зах темнело. Я молчал, Варя, боясь за сына. У этих варваров жалости не было. И не приведись сказать ему хоть слово. Что было бы в сле­дующий миг с моим сыном, я уже не знаю. Вот так и жил. Лучше бы я не додышал до того времени.

— А как-нибудь уехать, скрыться от них, раз­ве было нельзя? — спросила Варвара.

— Я готов был даже в могилу закопаться. Но они и там достали бы меня. Ведь я никогда не был карьеристом, не стремился к высоким должностям. Я стыдился сообщать своим, где и кем работаю, как будто у меня на лбу горело клеймо проклятия. Поверишь, я выпивал, часто прикидывался пьяным, но и это не помогло. Зна­ешь, как однажды пригрозили:

— Еще раз ужрешься, изуродуем так, что вся родня от тебя откажется, и сляпаем из тебя иди­ота. До конца жизни будешь канать в психушке на потеху всем. Я уже знал, что выполнить это им ничего не стоит.

— Будь послушным, с тебя больше ничего не требуется. Все так просто. Но когда приез­жал с проверкой на зону, я потом долго не мог уснуть и вскоре понял, почему именно меня впихнули на эту должность. Считали, что ослеп­ленный званием разучусь думать и окончатель­но потеряю совесть.

— Игорь, а почему теперь мне все говорите? Зачем? — спросила баба.

— Варя, это называется раскаянием, или за­поздалой исповедью. Пришло мое время, мне скоро уходить на тот свет. Кто-то должен знать обо мне хоть малую толику правды. Знай, было очень нелегко и непросто.

— Игорь! Но я и сегодня ничем не могу тебе помочь.

— А чем поможешь. Я и не прошу о том. Все прошло. Но живет в душе и в памяти. И я нево­лен над собою ни в одном дне. Я зову смерть, но и она не щадит, все медлит.

— Отвлекись, Игорь. Заставь себя не думать о Колыме. Найди себе женщину, какие-то забо­ты и забудь все, что связано с Магаданом.

— Я пытался.

— И что?

— Бабы слушать меня не хотят. Им плевать, кем я был. Им главное, какую пенсию получаю. И еще, есть ли у меня в каком-нибудь городе приличное жилье. Другое им до мандолины. И так все. Сам по себе я никому не нужен. Как человек ничего не стою. Так было еще в прокурорстве. Я как тот мусор, в каком можно поко­выряться, сожрать все съедобное и обоссав на­последок, банально сбежать.

Варя грустно усмехнулась:

— Невысоко себя ценишь.

— Нынче я и этого не стою.

— Э-э, нет, раз переживаешь до сих пор, со­хранилась человеческая гордость и достоинство. Не кидай себя в грязь.

— О чем ты?

— Жизнь сыграла с тобой злую шутку, но не отняла совесть и имя. У тебя не потеряно то, за что зовут человеком.

— Ты так думаешь?

— Я в том уверена.

— Но ведь даже Анастасия сказала мне, что прокурор с вшивой пенсией для нее не выше дворника. Она ценит звание, но приложение к нему стоит дороже.

— Потому она одна. Слишком многого хочет и забывает, кто она сама...

— А что у нее в прошлом не заладилось? — спросил Бондарев бабу.

— Хватало за нею всякого! Колотили ее за то, что разбивала семьи, уводила мужиков от жен. Сколько раз ей били окна, пытались под­жечь дом. Сама на улицу боялась выйти. Бабы с вилами встречали, забрасывали камнями. Ко­роче, деревенская сучонка она. И пусть не вы­ставляется. Ей бы радоваться, что хоть на ста­рости человек нашелся. И не ковыряйся, какой он! Ей ли свое диктовать. На нее алкаши не оглядывались. А теперь в порядочные бабы хочет вылезти. Куда? Иль не помним недавнее? Да о ней без смеха не говорили. Давно ли осте­пенилась. Каждый водила на трассе знает ее насквозь...