Александр и Лев Шаргородские - Министр любви [cборник рассказов]

— Никогда не был в Дании, — ответил Эрик, — и в Швеции.

Холодными странами не интересуюсь, в войну я вообще нигде не был — я еще не родился.

— А Хамперденс?! — удивился Нильс, — кого же я спасал?!

— Какого‑нибудь другого еврея, — ответил Эрик, — всегда много евреев, которых надо спасать, и всегда мало датчан и шведов. Только вы нас и спасали. С чего бы?

— А вы не догадываетесь? — спросил Нильс. — Это потому, что мы — евреи.

— Кто? — не понял Эрик.

— Мы — шведы, датчане.

— Сколько вы выпили, Нильс?

— Два литра, но это не имеет никакого значения. Мы, шведы, датчане — потерянное колено израилево.

Эрик хлебнул водки.

— А финны? — почему‑то спросил он.

— Никакого отношения. Они едят оленя. Где вы видели еврея, даже потерянного, который бы ел оленя?

Эрик признался, что не видел.

— Скажите, — спросил он, — какого черта евреям надо было забредать на крайний север? Зачем им мерзлая земля?

— Это не лучше, чем земля, которая горит под ногами? — спросил Нильс. — Вы извините, что я отказался с вами встреть шаббат — я был трезв. Между нами, еврейство просыпается во мне где‑то после второй бутылки. Я сейчас приглашу все наше потерянное колено, и мы закатим такой шаббат!

«Хватит мне шаббата с верблюдом», — подумал Эрик.

— Уже поздно, — ответил он, — встретим в следующий раз.

— Как хотите, — согласился Нильс, — кстати, я забыл, как наша религия относится к спиртному?

— Положительно, — ответил Эрик.

— Не как ислам?

— Нет, нет, у нас пьют.

— Это хорошо, — сказал Нильс, — непьющий человек — подозрительный. Вы не считаете?

— Опасный, — согласился Эрик.

— Наша религия сколько позволяет выпить?

— Зависит от праздника, — ответил Эрик.

— В какой праздник больше всего?

— В Пурим, — сказал Эрик, — в Пурим надо упиваться до упаду, валиться под стол.

— Удивительная религия, — протянул швед, — замечательная религия! Веселый праздник Пурим! Сколько у нас раз в году Пурим?

— Один, — ответил Эрик.

— Немного, — печально произнес Нильс, — а у потерянного колена — каждую неделю Пурим. Этим мы отличаемся. Между нами, Павловсон, я сегодня легонько перебрал. Ты только никому не говори, но когда я заглянул к тебе в номер, мне верблюд померещился. Бросать пить надо…

Раскинув руки, на них двигалась затейница.

— «…ира моя, ира моя», — продолжая петь, она обхватила Нильса и увела его к сводному хору.

Эрик сидел на ступеньке лестницы и размышлял, почему шведы не евреи. Они тихи, немногословны, поют еврейские песни, танцуют «хору» и любят евреев. Как было бы хорошо, если б шведы были евреями…

Когда он вернулся в номер, верблюд спал. Морда его была обиженной. Эрик накрыл его одеялом и лег на постель, не раздеваясь. Он лежал, положив руки за голову и думал.

Из бассейна доносилось плесканье и крики — сводный хор затянул «тумбалалайку». Мысли Эрика были примитивны и просты — он думал о быстротечности, о том, что вот еще один Новый год. И сколько ему еще их осталось? И что он успел?

— А что, в общем, надо успеть? — неизвестно у кого спросил он и зевнул.

Сон был легкий и светлый.

Он видел то же, что и в своих миражах — люди летали, и он среди них.

И чем больше он отрывался от земли, чем выше поднимался — тем светлее становилось ему.

Ему снился сон, который снится в раннем детстве, на даче, в сосновом бору.

Проснулся он от ласки — кто‑то щекотал его за ухом.

Он открыл глаза. Над ним стоял верблюд и лизал языком.

Что‑то непостижимо легкое возникло в нем, подняло и посадило на спину верблюда. Он сидел меж теплых горбов, как когда‑то между двух дюн.

Ему было светло, и он понял, что он высоко над миром.

Эрик обнял шею верблюда, и тот пошел. Верблюдица вышла через двери, а может, даже через стену и двинулась пустым коридором. В холле, на креслах, тут и там были разбросаны спящие шведы — «потерянное колено» храпело.

У стойки суетился администратор. Когда они проезжали мимо, он поднял голову и сказал, как ни в чем не бывало:

— Вы за номер заплатили?

Они выплыли в ночной Эйлат. Горели огни аэропорта. Эдемские горы были темны. Красное море — черным. Месяц был молод, как мальчик. Из отеля «Кинг Соломон», зевая, выходили люди во фраках.

Дома смотрели на пустыню темными окнами.

Верблюд шел вдоль границы, но не переходил ее. Было тихо. Дорога не пылила. Внезапно верблюд остановился на панорамной площадке. Эрик не понимал, зачем. И вдруг из‑за синих гор выкатило солнце, огромное и яркое, и осветило мир. Рассвет был пронзителен и чист — такой был первый рассвет Земли.