Ольга Чайковская - Счастье, несчастье...

Началась великолепная борьба института с про­хиндеями.

Нужно было, чтобы суд, наконец, состоялся, но ответчики каждый раз ко дню заседания располза­лись, как раки. У суда не было времени их собрать, у Николая Семеновича было время, выделенное на общественную работу, а также сколько угодно по­мощников с умными инженерскими головами. Воло­дя был хитер, но «наши» не глупее.

Вот и началась борьба. К примеру, отец Марга­риты (и Володин тесть) в день суда оказался в отпуске (заседание отложено), а вернувшись из отпуска, тотчас отбыл в командировку (заседание отложено). Николай Семенович связался с руко­водством его учреждения, объяснил обстановку — так была исключена возможность «командировок» (и не только тестя). Тогда тесть лег в больницу, сказал, что на полгода, но не сказал, в какую. Немало тру­дов стоило Николаю Семеновичу разыскать таин­ственную больницу и узнать, что пациент давно выписан. Так шаг за шагом — и на каждом шагу.

А между тем летели листья уже второй осени.

Когда Николаю Семеновичу удалось, наконец, собрать ответчиков, тут-то и разыгралась главная битва! Ответчики были сплочены, активны, вопреки заключению медицины доказывали, что Серафима Михайловна здорова и даже «очень бойкая старуш­ка». И в какой же ярости они были, когда против них оказалась твердость и сплоченность тех, кто защищал больную.

Вот она — ситуация двух лагерей. Очень мо­жет быть, что у ответчиков, каждого в отдельно­сти, были и какие-то хорошие черты, добрые качест­ва; не берусь утверждать, что все они знали о бо­лезни Серафимы Михайловны и о мошенниче­ском характере обмена. Но ведь узнали же они, и очень скоро. Узнали, и вместо того чтобы ужас­нуться и загладить вину, все шестеро мгновенно сплотились в единый стан нападения и обороны про­тив бедной Серафимы Михайлович.

Соседки ее, готовые ее защищать, неизменно приходили в суд — и в десятый раз, и в двадцатый. Ответчики были убеждены, что в конце концов эти опасные свидетели устанут и не придут, но те не уставали, приходили, часами сидели впустую и при­ходили снова. Неизменно приходил участковый милиционер, в свое время предупредивший «пыш­ного Володю», что Серафима Михайловна тяжело больна и на учете (иначе говоря, Володя заранее знал, что идет на преступление). Разумеется, каж­дый раз во всеоружии документов являлся Нико­лай Семенович.

— Я хотел бы, чтобы ответчики поняли,-- ска­зал он на суде,— твердо поняли: даже если с Сера­фимой Михайловной случится худшее (хотя ее в суде не было, ему неприятно было произнести: «если она умрет»), обмен этот все равно будет при­знан недействительным. Тут присутствует проку­рор, он может это подтвердить.

С какой ненавистью смотрели на него ответчики! Да, повторим, может быть,, в других обстоятельст­вах жизни они сложны, но тут они были просты предельно. Не было в них ничего, кроме желания остаться в удобной квартире и ненависти к тем, кто им в этом мешал.

Перед нами ясное и несомненное разделение на дьяволов и ангелов.

Суд признал обмен недействительным — его участники должны были вернуться на прежние места. Но выполнить это решение оказалось еще трудней, чем собрать ответчиков в суде. Никак не­возможно было организовать переезд.

Тогда институт выделил машины, молодые его сотрудники стали грузчиками, и в один прекрасный день все было перевезено на прежние места. Ребята (и Николай Семенович с ними) бодро таскали ме­бель и чемоданы, то поднимая их на этажи, то спус­кая с этажей. А «пышный Володя» стоял, смотрел на это и приговаривал недовольно:

— Осторожней, осторожней, не сломайте.

Ни одного чемодана, ни единого, он в руки не взял.

— Николай Семенович! — взмолились ангелы.— Не можете ли вы отойти за машину? Мы ему мор­ду набьем.

Но Николай Семенович этого ангелам не раз­решил.

Словом, ситуация двух непримиримых лагерей создается куда чаще, чем мы думаем. Вот, к при­меру, такая сцена. Все ее участники — женщины. Одна, старая,— умирает. Тяжело умирает, задыха­ется, лечь не может, а потому ее дочь стоит около нее, только тогда матери удобно опереться, и она может немного задремать. Дочь стоит таким обра­зом много часов, не помнит, когда пила-ела, у нее кружится голова; больная становится беспокойной: кончается действие обезболивающего, пора делать укол.

Больница переполнена, кровать в коридоре, как раз рядом с комнатой, где собрались сестры. Они болтают, и слышно, что о тряпках (их дело). Но вот, Доложив больную на подушку (и сразу — хрип!), Дочьвходит в комнату сестер и просит сменить ее на минуту. Тут выступила «Тамара Павловна», не то старшая сестра, не то лидер.