Хосе Альдекоа - Современная испанская новелла

Муж взвалил на плечо тюк с одеждой, жена ухватила мешок с посудой, и они зашагали сбегающей в долину тропой.

Дети были уже далеко, и Габриэль с Паскуалой прибавили шагу.

Вдали пел удод. С вершины прохладой подувал ветерок, он нес запахи лаванды и мяты. Заросли дрока и вереска то и дело вздрагивали от его порывов. Вниз по косогору сбегали сосны, а еще ниже тянулись тополя. Тропа змеилась средь камней и кустарников, потом пропадала под зелеными кронами сосен и, вынырнув, опять исчезала меж двумя рядами тополей. Добегала до деревни, попетляв там, появлялась уже на другом конце ее, ровной лентой пересекала долину и терялась из глаз где‑то совсем далеко…

У околицы, повинуясь невнятному, но властному зову, собрались обитатели Лас — Кольменаса. Взгляды были прикованы к сбегавшей со склона тропе.

Они пришли проститься с Габриэлем и Паскуалой, посмотреть, как те будут уходить. Пришли, чтоб последний раз заглянуть в их лица, узнать, остались ли они теми же Габриэлем и Паскуалой, что прежде. Они должны были удостовериться, что происходит действительно что‑то для них Очень важное, что и в их жизни может случиться перемена. Вот они и пришли сюда — кто мог в такой день усидеть дома?

Каждый, в меру своего воображения, представлял себя на месте дровосека и его жены, в их шкуре. Каждый во все — услышанне хотел поведать, что он думает об этом, хотя никто никого ни о чем и не спрашивал. Совершавшееся событие кровно касалось всех.

— Город‑то отсюда далече. Им бы дойти до Лос — Роблеса, там на поезд.

— Как же они на поезд‑то сядут без гроша в кармане?

— Так ведь город‑то больно далече.

— Оно, конечно, не близко, только на поезд им нипочем не сесть.

Когда наверху среди камней и зарослей кустарника показались Руфо, Габриэла, Ремедьос, Бернардо и Валентин, волнение в толпе усилилось, голоса стали громче. Фигурки детей снова скрылись в густом сосняке, а Габриэль с Паскуалой все еще не появлялись. Прошло несколько секунд — не секунд, а лет. Наконец все увидали Габриэля с Паскуалой — те вышли из хижины и заспешили вниз по тропе. Толпа в ожидании притихла. Нервы напряглись. Уста были сомкнуты, глаза не отрываясь следили за семейством дровосека.

Мать с отцом догнали ребят внизу, где кончались тополя. Односельчане расступились, освобождая проход. Габриэль, Паскуала, их дети шли, ни на кого не глядя, точно никого не узнавали.

— Счастливого пути, — произнес кто‑то.

Паскуала улыбнулась, заулыбался и Габриэль. Провожающие наперебой закричали: «Счастливого пути, счастливого пути!» Габриэль правой рукой держал перекинутый через плечо узел, а левой оглаживал в кармане голубой помятый конверт. Он шел и улыбался. И Паскуала улыбалась. Улыбались они по — новому, загадочно. Никто никогда не видел, чтобы они так улыбались. Они переменились, это ясно. Но что же произошло с ними? Что в них переменилось?

Пропустив дровесека с семьей, толпа вновь сомкнулась. Тесная, плотная масса людей заколебалась и двинулась вслед за уходящими. Топот множества ног отзывался в ушах, как дробный бой барабана, но ни Габриэль, ни Паскуала уже ничего не слышали.

Миновав долину, они подошли к подножию соседнего холма. Провожающие остановились, а дровосек со своими, не оглядываясь, стали подниматься вверх по косогору. Скоро силуэты их обрисовались на гребне, затем исчезли, а люди все стояли и смотрели им в спинусловно ожидая, не произойдет ли еще что.

Сомнение, растерянность понемногу сменились неудержимым желанием уйти, уйти за Габриэлем в неведомый город.

Больше ожидать было нечего. Все разом зашептали, заговорили, заспорили. Жужжащий пчелиный рой медленно повернул, покатился к деревне и вскорости распался. Долина опустела. Над долом, над зарослями ивняка, над высокими свечками тополей, точно дальний колокольчик, названивал, выпевал свое удод.

Сеньора приходского викария зовут Хорхе Льоверас Эсприу. Самые близкие ему люди называют его мосен [7] Мосен — обращение к священнику. Льоверас, мосен Хорхе, а то мосен Хорди — кто как. Но остальные прихожане, а их великое множество, зовут его, разумеется между собой, «молодой попик». Сеньора же ректора — «старый поп». Таков их способ — неопределенный и двусмысленный, но, в общем, не хуже любого другого — отличать людей друг от друга. За глаза его зовут «молодой попик», а когда обращаются к нему, говорят: «Послушайте, падре». Так удобнее и проще, а с этими именами того и гляди попадешь впросак. Многие вообще говорят только: «…тайте, падре». Это быстрей, экономней. А те, которые все‑таки хотят называть его по имени, путают обращение «мосен» с другим, более пышным и величественным, и говорят: «Сан — Хорхе». Звучит это хорошо, и, по нашему скромному мнению, сеньор викарий заслуживает такого обращения. Другие говорят «сеньор Сан — Хорхе». Может быть, и смешно, но произносится это с любовью и уважением. Однако вернемся к нашему рассказу.