Андрей Коровин - Ветер в оранжерее

Лифт поднимался на пятый этаж целую вечность. Выскочив из него, я влетел в комнату Минкина.

— Дайте выпить, — всё ещё щёлкая зубами и даже получая от этого щёлканья какое-то странное удовольствие, сказал я.

— А нет уже ничего, — сказал Ефим.

— Как это… — я не договорил.

Я уже видел свои руки, вцепившиеся в тяжёлые костистые плечи Кобрина, верхом сидевшего на стуле, и слышал свой крик: “Кобрин! Мне плохо”. Почему-то мне казалось, что из всех, кто был в комнате, именно он и только он в эту секунду может помочь мне, то есть понять меня, что было, как я чувствовал, одно и то же.

Однако я не вцепился и не закричал. Взглянув на Кобрина, на его совершенно безумную мрачную полуулыбку, я стиснул зубы и почувствовал, как нечто режуще-сладкое пронеслось сквозь грудь и позвоночник. Страх ушёл.

— Сюр какой-то, — захохотал я, окончательно приходя в себя и помахивая двумя сторублёвками. — Деньги сами заводятся в карманах. Вставай, Игорь, пошли за водкой.

— Только недолго, — попросил Азамат, не сразу поверивший, что за водкой идти не ему. — Если мы не выпьем, мы заболеем…

Выйдя из общежития, мы сели в такси и поехали к Даниловскому рынку. Это было неожиданное решение, по крайней мере для меня.

— Давай купим плана, — сказал Кобрин, как только ржавая пружина захлопнула за нами дверь общаги.

Мы снова были одни. Вокруг словно бы кружились в морозно-солнечном воздухе деревья сквера, проезжающий мимо голубой троллейбус, звуки текущей куда-то уличной жизни.

— Давай, — согласился я, осторожно вдыхая острый уличный воздух.

— А на обратном пути затаримся, — сказал Кобрин. — Подождут немного… Блядский Гром! — вспомнил он вдруг.

В остановленном нами такси я сел вперёд, а Кобрин — на заднее сиденье. Всю дорогу он менял положение — то отваливался назад, и я чувствовал тогда его волчий взгляд у себя на затылке; то опирался локтями на моё и водителя сиденья и дышал при этом в наши щёки и волосы страшным горячим перегаром.

— Ну вы, ребята, и даёте! — недовольно сказал рыжий плоскомордый таксист в мохеровом шарфике.

— А в чём дело? — спросил я.

— В чём дело… Выхлоп какой от вас! В чём дело… Все стёкла запотели.

— А ты окошко открой, — сказал я.

— Андрей, — сказал Кобрин, навалившись сзади на подавшееся сиденье (аляска с оранжевым капюшоном стала при этом движении горбом у него за плечами). — Я думал, ты уже не вернёшься, когда пошёл к своей Прекрасной Даме за вещами.

— Игорь, — поморщился я.

— Ну хорошо, хорошо, когда ты пошёл к Лене… Ты так долго не выходил оттуда. А?

— А я думал, что ты не вернёшься. А? — сказал я.

Я хотел добавить, что сильно опасался, что холодноглазая Ольга не выпустит его, но побоялся спугнуть Кобрина. В эти минуты мне показалось, что между нами началось какое-то сближение и я скоро узнаю что-то важное о Кобрине, такое, без чего он никак не складывался в моей голове в единое и законченное целое. Это (то есть то, сложится он или нет) почему-то беспокоило меня, и узнать, например, что же всё-таки мучает его, или, скажем, трус он или нет, почему-то представлялось жизненно необходимым.

— Всё равно, — сказал Кобрин, толкнув нас с водителем в спинки и отвалясь назад. — Всё равно, на её месте я бы тебя не выпустил. Не выпустил и всё. Мне кажется, ты рискуешь много потерять. Может быть, подвяжем? Сейчас курнём, похмелимся — и по норам. Никто ничего не узнает, только мы с тобой будем знать, что ты проиграл.

— Слушай, меня и без тебя тошнит, — сказал я.

— Меня, кстати, тоже, — сдавленно сказал Кобрин. — Шеф, сверни-ка в тот переулочек.

— Зачем? — настороженно поглядел в зеркальце заднего вида таксист.

— Сверни, говорю.

“Волга”, пробуксовав в глубоком сыром снегу, вывернула в переулок.

— Тормози, — сказал Кобрин, быстро открыл дверцу, высунулся из неё — и его вырвало в грязный обочинный снег.

— Поехали, — сказал он через минуту, передохнув и утёршись носовым платком.

До Садового кольца мы доехали в полной тишине.

— Андрей! — подал, в конце концов, голос Кобрин.

— Что? — спросил я.

— Ты ведь знаешь английский?

— Знаю.

— Хорошо?

— Хорошо.

— И ты читал Хэма, Бирса, Стейнбека на английском?

— Да, Игорь. Только на английском, потому что в детстве, когда я ещё не знал хорошо английского, я не знал, что такие писатели существуют в природе… Поэтому я не знаю, как они звучат по-русски, как они могут звучать.

— И как они, в оригинале? — помолчав, спросил он.