Тургрим Эгген - Hermanas

Часто в «Дос Эрманос» мы просто пили. Со времен древних греков мы, люди искусства, умели придать пьянству вид интеллектуальной игры и креативности. Печени и почкам — органам, о существовании которых в моем организме я узнаю только через несколько лет, — было все равно, о чем мы говорили. У меня не было опыта в потреблении такого количества алкоголя, и я не слишком хорошо с ним справлялся.

Мое опьянение начиналось с внезапного электрического разряда креативности и остроумия. Я обожал декламировать. Если я не декламировал, то мог некоторое время сидеть молча, а потом заорать: «Бумагу! У кого-нибудь есть бумага?» Что-то рвалось наружу, и это что-то надо было немедленно поймать. Алкоголь раздувал слабую искру моего скромного таланта. Я писал пьяным и так же часто с бодуна, но все реже и реже трезвым.

Позже вечером меня начинали переполнять чувства, любовь, и в этом настроении я мог сидеть и доверительно беседовать с Эрнаном. Потом наступала фаза, когда я становился навязчивым и агрессивным и настаивал на обсуждении искусства и политики. На этой стадии собравшиеся обычно начинали уходить домой.

Это три классические фазы. Но четвертая таковой не была, и это представляло опасность. У меня наступало затмение, происходила отключка, наполнявшая часы полным неведением. Я никогда не мог вспомнить, что говорил или делал и с кем. Я не помнил, как добрался до дома, хотя вариантов было не так уж много. В основном я приходил пешком.

Люди говорили об этом с осторожностью, но мне удалось сложить кусочки мозаики и понять, что у меня происходило изменение личности. Подсознание выходило на первый план и мычало о своих отчаянных истинных потребностях моими лишенными воли губами. А может быть, в меня вселялся ориша. Неслабый ориша. Может быть, Обатала-Оддудуа, князь ревности, тот, что застукал свою жену Йемму с их сыном.

В один из таких вечеров Антонио разбудил меня, тряся за плечо. Я думал, что нахожусь дома, но на самом деле сидел на стуле и оглядывал пустой зал «Дос Эрманос».

— Тебе надо быть осторожнее, — сказал он. — Перед тем как заснуть, ты целый час сидел и говорил: «Миранда, Миранда, Миранда». Ты говорил, что любишь ее так сильно, что боишься потерять и что она никогда не поймет, насколько важна для тебя. Ты повторил это не меньше ста раз. Почему бы тебе тогда не пойти к ней домой?

— Уфф, — произнес я.

— Мы начали немного уставать, честно говоря. Но сейчас мы закрылись. Иди домой.

Я пошел домой и отрубился на нашем диване. Миранда разбудила меня поцелуем, подала чашку кофе, посмотрела в глаза и сказала:

— Знаешь что? Только не пойми меня неправильно, но мне не нравится жить здесь. И то, как мы живем. Я не счастлива. Нам надо переехать в другое место.

Мне приснился нехороший сон про Миранду. Снилось, что я должен был забрать ее из какого-то бара, но не из «Дос Эрманос» (хотя все-таки похожего), где она встречалась с однокурсниками. Я шел пешком и поэтому успевал только к закрытию. Посетители выходили из заведения, и несколько человек остановились на улице. Они разговаривали и смеялись. Среди них я заметил Миранду. Она стояла под уличным фонарем и была единственной, кого я видел отчетливо. Остальные были просто темными фигурами. Ее друзей я не разглядел. На ней был свитер с длинными рукавами, которого я у нее раньше не видел, бежевый с бордовыми поперечными полосками. Подойдя ближе, я заметил, что она сильно пьяна. Взгляд ее был затуманен, и она едва стояла на своих высоких каблуках. Я увидел кое-что еще: одна из темных фигур, высокий мужчина, стоял позади нее, а рука его покоилась на ее правой груди под свитером. Я приблизился, и он убрал руку, коротко и резко хохотнув. Не помню, чтобы у него было лицо.

«Миранда, не пора ли нам домой?» — спросил я пересохшими губами.

Нечеткий мужчина позади нее сказал что-то о вечеринке где-то неподалеку.

«Только не порти все, Рауль, — сказала Миранда тяжелым тихим голосом. — Почему ты всегда все портишь?»

В этот миг я проснулся. Миранда лежала рядом со мной на простыне.

— Мне приснился сон, — прошептал я ей.

— Мне тоже, дружок, — сказала она и провалилась обратно в свои сновидения прежде, чем я успел ей что-то ответить. Я лежал и размышлял о том, напоминало ли что-нибудь в ее сне мой. Я ждал, что она бессознательно скажет что-нибудь, способное внести ясность в этот вопрос. А потом я задумался над тем, почему ее сосок затвердел и стал таким горячим.