Тургрим Эгген - Hermanas

— Но ведь есть специальные травы, которые заставят ее хранить тебе верность? Стоит только рассказать о твоей проблеме какому-нибудь santero. Даю гарантию, что это сработает.

Эта мысль заставила меня рассмеяться.

— Эрнан… почему ты подумал, что я смогу это сделать? Что я скажу, когда она спросит, почему должна выпить это? Что это лекарство ?

— Я не специалист, но думаю, что некоторые из этих трав настолько эффективны, что ты просто можешь положить их в ее платяной шкаф.

— Бред собачий. Я не настолько отчаялся, Эрнан.

— Да. А насколько тогда ты отчаялся?

— Достаточно для того, чтобы не спать по ночам. Недостаточно для того, чтобы унижаться перед знахарем, отдав ему кучу денег.

— Ну что ж, — сказал Эрнан. — Тогда другой совет. Трюк простой и, может быть, грязный, но он срабатывал во все времена. Что, если она забеременеет? У нее станет значительно меньше времени на то, чтобы устремлять взгляд вдаль, как ты это называешь, к тому же она будет находиться в большей зависимости от тебя.

— Не знаю, хочет ли Миранда ребенка. Мы не обсуждали это.

— Я говорю не совсем об этом. Такое случается. Особенно у супругов. Возможно, это поможет улучшить ваши отношения. Ты молодец, раз понимаешь, что от ревности любовь не становится меньше, но и больше не становится.

Этот разговор помог. На какое-то время наша рассудительная беседа подействовала, и я не задумывался о том, что Эрнан назвал простым и грязным трюком. Но постепенно батарейки здравомыслия сели, и я стал прокручивать в голове третий вопрос Армандо: «Хотел бы ты, чтобы она стала матерью твоих детей?» Я не был уверен. Чувствовал ли я, что такой поворот событий не остановит Миранду? Или боялся, что в роли матери Миранда станет отталкивающей? Что ее тело изменится до неузнаваемости или ребенок разбавит нашу любовь?

Я сделал ей ребенка. Я точно знаю, когда это произошло: однажды днем, когда я почувствовал, что ее экстаз был больше, чем когда бы то ни было, когда она раскачивалась подо мной словно капля росы на травинке. В тот день запросто могло произойти зачатие. Ее ногти так глубоко впились в мои ягодицы, что оставили следы полумесяцев по всей поверхности. Когда я выплеснул в нее теплый поток детей, не осознавая, что делаю это с определенной целью, Миранда закричала: «О да!» и «О Боже мой, хочу!» — и отказалась выпустить меня из себя до того, как я излился в нее до последней капли. Несмотря на то что тогда был один из ее опасных дней. Когда у Миранды была овуляция, наш секс становился особенно горячим. Мы — животные, и природа по-своему приспосабливает нас к жизни. Миранда сама не понимала, что так и было задумано, пока мы не обнаружили, что ее выделения в эти дни становились более плотными, похожими на яичный белок.

Но «Боже»?

Обычно Миранда о Нем не говорила.

Естественно, прошло какое-то время, прежде чем мы поняли, что она беременна. Ревность то приливала, то отступала. С особенной силой она накатывала, когда я пил, и чем больше пил, тем сильнее становилась ревность. В особенности когда мы бывали в компании.

В «Дос Эрманос» стал захаживать Луис Риберо. Его еще не начали печатать. У меня имелись все основания проявить великодушие к своему старому сопернику по поэтическим вечерам в Ведадо. Он по-прежнему был не ахти какой поэт, несмотря на то что постоянно самоуверенно и привычно декламировал свои вирши. Привычно, потому что не писал ничего нового. Луис находился в поисках новых художественных средств, нового языка, и считал, что я способен помочь ему в этом. Ему было нелегко, как я понял. Однажды вечером он плакал у меня на плече, без конца повторяя: «Откуда ты берешь силы писать?» Энрике презирал Луиса и просил его отвалить к несчастным маразматикам в «Голубой фламинго». Я был более терпеливым и мог бы выносить Риберо, если бы он не так открыто проявлял интерес к Миранде.

Иногда я думал, что пора пробить колоколу справедливости. Тогда, много месяцев назад, я был неудачником, который одолел Луиса и удалился с дамой. Теперь выше всех на афишах писали мое имя — опубликованный, пользующийся успехом, почитаемый (во всяком случае относительно) — я, которому было что защищать.

Я никогда не знал наверняка, насколько он нравится Миранде. Я видел только, что он никогда не оставит ее в покое. Вероятно, он думал, что Миранда — это ключ ко всему, к чему он стремился, — и, может быть, так оно и было. Скользя в алкогольный туман, я следил за тем, как он скользит ближе к ней: внезапно Луис оказывался на другом месте, перемещаясь по стульям во время туалетной эстафеты, и занимал место рядом с ней. Он говорил то, от чего она смеялась. Иногда он говорил то, что услышать могла только она. С тех пор как она в последний раз так смеялась от моих слов, прошла целая вечность, думал я. Если такое вообще когда-нибудь было. Да, я заставлял Миранду смеяться, но не так — клокочущим, бьющим ключом, соблазнительным смехом. Был ли он таким в действительности? Помню, что заглядывал под стол, чтобы посмотреть, не занимаются ли их руки тем, что вызывает подобный смех.