Тургрим Эгген - Hermanas

— Наверняка. Но у меня уже есть мужское тело, — сказал я. — Мне не так любопытно то, что у меня уже есть.

— Хороший ответ, Рауль. Ты уворачиваешься от основной проблемы, но это все равно хороший ответ. Добро пожаловать к нам.

Скоро я понял, что Эрнан имел в виду, говоря «один из нас». Он познакомил меня с представителями богемы, которые были основной публикой в «Дос Эрманос». Когда я пришел туда во второй раз, он познакомил меня с Пабло, художником лет тридцати, в которого был безнадежно влюблен.

Мне не трудно понять, что Эрнан нашел в Пабло, потому что тот был высоким красивым мужчиной, служившим раньше в элитных войсках — морской пехоте — и по-прежнему находившимся в прекрасной физической форме. Более трех лет он лежал в кустах и наблюдал в бинокль ночного видения, не возникает ли опасность империалистического нашествия. Но она не возникала, и от безделья и валяния в кустах Пабло стал сюрреалистом и дебоширом. Вооруженные силы уволили его без сожаления. У него не было средств, чтобы выразить сюрреалистическое мировоззрение в своей внешности, но он старался. Усы он скопировал у своего кумира — Сальвадора Дали, и, следовательно, их надо было обрабатывать стеарином, единственным доступным средством с необходимыми свойствами. (Иногда он придавал усам нужную форму прямо за столиком кафе, приводя в восторг окружающих.) Но поскольку Пабло был необычайно скромным, он понимал, что никогда не станет таким же великим, как Дали, и поэтому довольствовался половиной усов. Половина верхней губы, правая, всегда была чисто выбрита.

Чтобы добиться определенной симметрии, Пабло обычно надевал один красный и один черный ботинок. Красный ботинок всегда находился со стороны усов, и мне было интересно, что он сделал с другой парой ботинок. Существовал ли в Гаване другой сюрреалист, который представлял собой зеркальное отражение Пабло с усами с правой стороны?

Самым сюрреалистическим во всем этом эпатаже было то, как Пабло шептал мне на ухо, показывая на свои ноги: «Ты что, не видишь? Это анархистский флаг. Я размахиваю знаменем анархизма прямо у них под носом, но они этого не видят».

В этом я не был уверен. Выделиться из толпы в Гаване в 1979-м, в год юбилея революции, было легко. Возможно, заинтересованные люди не замечали символического анархистского флага на ногах у Пабло, но они замечали его половинчатые усы и непарные ботинки и мотали на ус. «Это демонстративный нонконформист, — думали они. — Хотел бы я знать, чем он занимается, когда полагает, что его никто не видит». И, как это было заведено тогда, они тратили время и силы, чтобы прояснить этот вопрос.

Лишь немногие кубинские художники избегают политики в своих работах, и Пабло не входил в их число. «Как, по их мнению, мы можем построить социализм без настоящих красок?» — любил повторять он. У Пабло была светлая чердачная комната в доме недалеко от улицы Калье-Обиспо. Здесь он спал прямо посреди тюбиков с краской, пустых бутылок и холстов. Когда я в первый раз пришел к нему, он показал мне картину, над завершением которой работал в то время. На ней был изображен Че в виде карибского омара с дюжиной растопыренных щупалец, клещами вцепившийся в Латинскую Америку (гитара) и Африку (барабан). Карибский омар предстает перед нами космическим монстром с земной физиологией. В нем все гротескно. Омар лежит на королевском ложе пурпурного бархата, совсем как драгоценность. С технической точки зрения это была великолепная работа в стиле необарокко, впитавшем в себя многое от Веласкеса, Эль Греко и других испанских художников. Но все эти символы приводили меня в замешательство.

— Все очень просто, — сказал Пабло. — Это кровь. Кровь, если человек делает вид, что не замечает ее, превращается в бархат. Это алхимия отречения. А видишь его сигару?

Я видел. Она была немного неровной, с утолщением на конце, таким небольшим, что оно могло сойти за оптическую иллюзию.

— Походи взад-вперед перед холстом, — сказал Пабло. — Видишь, кажется, что сигара следит за твоим взглядом?

Да, точно. Иллюзия перспективы.

— Да это член, — сказал я.

Пабло рассмеялся:

— Фрейд говорил, что иногда сигара — это просто сигара. Но не в этом случае. Че сосет член. В Че есть нечто гомоэротическое, какой-то объект фетиша, который я хочу показать. В Мао или Ленине этого нет. А в Че есть. Идея в том, что как крестоносцы отдавали свои жизни за Пресвятую Деву, так и молодые африканцы и латиноамериканцы должны отдать свои жизни Че. Проще говоря, от несчастной любви.