Феликс Кандель - Не прошло и жизни

Умерла Нюша Огурцова, вечная в жизни уборщица‚ кликуша и блаженная. Жила бедно‚ кормилась скудно‚ работала трудно. Грязь с полов отмывала‚ пыль со столов обтирала‚ мусор с этажей таскала: тоннами за долгий стаж. Жила в квартире‚ в кладовке без окон‚ будто в тараканьей щели; спала – дверь в коридор отворяла‚ чтобы не задохнуться‚ пила-ела нараспашку‚ под чужими взглядами: сорок‚ не соврать‚ лет. Лежанка с клопами‚ вешалка с тряпьем‚ тумбочка с чашками-ложками‚ икона в углу с лампадкой: Таня Титова‚ бескомнатная‚ завистью исходила. Еще до войны сосватали Нюше солидного‚ непьющего полотера с собственной комнатой и серьезными намерениями‚ но полотер оказался мужчиной передовым‚ полотер наотрез отказался венчаться в церкви по причине полного неверия в старушечьи глупости‚ и Нюша осталась навек в тараканьей щели. Верила по-простому‚ без хитростей‚ святых книг не читала из-за полной своей неграмотности‚ и потому разные подробности из евангельской жизни знала не наверняка. Нищих оделяла‚ свечки ставила‚ за щель платила исправно квартирную плату‚ за газ платила и за электричество‚ а за телефон не платила‚ потому что телефоном не пользовалась: ни она к кому-то‚ и никто к ней. Разговаривала с одним только Богом‚ по беспроволочному телеграфу‚ а это всякому бесплатно. Умерла Нюша Огурцова в больнице‚ в палате на много коек‚ от замирания жизненных сил‚ без непременного последнего причастия: тело в морг снесли‚ душа в рай пошла‚ или еще куда? Схоронили Нюшу, управдом рабочих прислал: клопов выморили‚ стенки выбелили‚ кладовку для жильцов приспособили‚ – Тане Титовой занять не дали. Нельзя‚ сказали. Нет санитарной нормы‚ ответили. Запрещено‚ объяснили‚ законом проживание человека в тараканьей щели.

Эх‚ краковяк‚ краковяк: всё бы вам‚ сволочи‚ наперекосяк!

Умер Серафим Серафимыч, бывший семинарист‚ поп-недоучка. Окажись жизнь поустойчивей‚ разложись судьба поудачливей‚ попадись век поулыбчивей‚ стал бы священником по примеру отца‚ пастырем душ. Крестил бы‚ женил бы‚ отпевал‚ отпускал немудреные крестьянские грехи‚ своих детей нарожал бы полную горницу с домовитой хозяйкой-попадьей‚ состарился в почете‚ умер‚ лег бы возле церкви‚ в ряд с прежними попами‚ худо ли? Но пришла революция‚ бесстыжая завлекательница‚ поманила одних цветастым подолом‚ подтолкнула других увесистым тумаком: хочешь – плыви по течению‚ не хочешь – пускай на дне пузыри. Серафим Серафимыч закончил институт‚ работал потом рентгенологом: вместо душ просвечивал тела. Сочетался гражданским браком с субтильной девицей‚ что родила ему одного-единственного ребенка‚ утомилась от этого и тут же стала кряхтеть‚ будто жить ей осталось всего ничего. Жена кряхтела‚ а он за ней ухаживал. Жена пыхтела‚ а он по магазинам бегал. Жена охала‚ а он оладьи жарил по ее заказу‚ вредности чрезвычайной‚ в количествах устрашающих: пышные‚ пупырчатые‚ на сале. Она стонала ночами после жирной еды‚ и некуда было спрятаться от охов и ахов‚ разве что головой под подушку. Рано поседел‚ рано посерел‚ как припудрился пылью‚ заработал язву на городских хлебах. Был он по натуре житель сельский‚ вскормленный на просторе парным молочком‚ и город терпел с трудом‚ в тесной комнате томился‚ по общему коридору метался‚ как волк в клетке‚ причесанный бульвар под окнами презирал от всей своей деревенской души. Приходил с работы‚ принимал пару рюмок на язвенный желудок‚ хмелел‚ дурел‚ задирался к соседям‚ уличал и укорял: несостоявшийся священник брал свое. "Люди! Тесниться вам за грехи‚ люди! Теснота – кара..."

Умер Самуил Мойшевич, суровый районный прокурор‚ гроза воров-хулиганов‚ одинокий‚ необласканный еврей. Вечно ссорился с женой‚ годами с ней не разговаривал‚ не ел ее обеды‚ не давал белье в стирку‚ носки в штопку‚ рубашки в глажку‚ только спал на той же кровати‚ всякую ночь перелезал через нее к стене. Дочку любил безумно‚ но дочь держала сторону матери. Сына любил нежно‚ но сын подрастал‚ грубел‚ уходил в тайные подростковые дела. Вечерами выходил на кухню в полосатых пижамных штанах‚ садился на табуретку‚ листал пухлые‚ взъерошенные папки с бумагами. Лампочка тусклая‚ запахи сальные‚ мокрое белье провисает с веревок: кого-то завтра обличать‚ фактами к стене припирать‚ суровый приговор требовать. Еще – стоял в ванной‚ тёр под краном заношенный воротник рубахи. Еще – тыкал иголкой в пуговицу‚ кололся‚ чертыхался‚ по-детски сосал уколотый палец. Еще – мешал в кастрюльке пахучее варево‚ ел в углу на кухонном столике. Еще – раскладывал на том же столике газеты с брошюрами‚ вырезал‚ подчеркивал‚ конспектировал‚ готовился к семинару в сети партийного просвещения. Еще – заходил к соседям на огонек‚ играл в "дурачка"‚ в "девятку" по копейке‚ отказывался от еды‚ когда предлагали‚ ел‚ когда накладывали‚ благодушествовал за столом со скатертью. Заполночь возвращался в комнату‚ в темноте раздевался‚ лез через жену. А наутро выходил из дома‚ шел на работу с портфелем‚ сурово глядел по сторонам: грозный районный прокурор‚ неумолимый и беспощадный. Был честен‚ исполнителен‚ неподкупен‚ искренне предан партии‚ правительству‚ лично товарищу Сталину. Потом – лично товарищу Хрущеву. Потом – лично товарищу Брежневу. Умер Самуил Мойшевич в больнице‚ почти сразу‚ и жене не пришлось навещать человека‚ с которым не разговаривала половину‚ наверное‚ жизни. Ночью проснулась привычно‚ в положенное время‚ а никто через нее не лезет‚ и не полезет уже никогда.