Валерия Перуанская - Прохладное небо осени

Ничего. Душ погорячее, чашка крепкого кофе – и обойдется.

На кухне – немытые после завтрака тарелки и чашки. Конечно, проспали, опаздывали. Под струей горячей воды ополоснуть времени уже не находится.

Душ действительно взбодрил, освежил, снял вагонную усталость. Инесса вышла из ванной, глянула на часы: у Андрея как раз перерыв между лекциями. Мог бы позвонить. К ним на кафедру не дозвонишься, а дозвонишься – Андрея не поймаешь, телефон один на целый коридор. Инесса все же попыталась – раз пять набирала, отвечали раздражающие короткие гудки. Мог бы сам позвонить, узнать о жене. Где уж: куда жена денется?.. И посуду немытую перемоет, и в шкафу все снова по местам разложит: искал, видно, впопыхах рубашку, все перерыл. Никогда он не был аккуратным. Вон что делается на письменном столе: газеты за неделю накиданы, какие-то тетрадки, книги. Окурки в пепельнице. Хоть бы форточку открыл, дышать нечем... А у Катьки, у Катьки! Все платья, какие есть, навешаны на спинки стульев. С того дня, как Варвара приходила, не метено, ясное дело.

Кажется, я занимаюсь тем, что ищу, к чему бы придраться, от чего бы посильней раздражиться? Осознала это, но уже не могла – или не хотела? – остановиться. Из неприступного крепостного рва уходила вода.

Да, перерыв кончился, Андрей ушел на лекцию. Так и не позвонил. Внимательность – не в числе его достоинств. Инесса набрала номер отца и там услышала то, что ждала: за неделю ни Андрей, ни Катя не позвонили старикам. Тетя Юзя нисколько не жаловалась, просто ответила на Инессин вопрос. И на другие ответила: они здоровы, отец притащил еще один телевизор, который, понятное дело, не работает, но у него какая-то необыкновенная схема и в него можно вмонтировать самую большую на свете трубку, а пока... Что происходит «пока», Инесса представила достаточно отчетливо.

– Держитесь, тетя Юзенька, – шутливо пожелала она. – Вы знаете, где я была в Ленинграде? В доме, где вы жили с Тимофеем Федоровичем. Похоже, что даже в той самой квартире... Вы меня слышите? Тетя Юзя не сразу откликнулась: – Слышу, Инночка.

Неужели ее до сих пор тревожит, волнует давно ушедшее? Неужели может так долго помнить сердце?.. Голова – ладно, голова – понятно, Инесса тоже все помнит – и маму, и бабушку, но вот ведь – стояла около своего дома на Гороховой, где оборвались мамины печальные дни, где кончилось Инессино безоблачное, бездумное, девчонки тридцатых годов детство, но все это было уже не сегодняшнее переживание, не сегодняшняя боль, а далекое, смутное, не трогающее нервные клеток прошлое. Да и вспоминалось больше что-то радостное из того далекого далека, словно снова в беленьких с синей полосочкой резиновых туфельках, вся легкая, юная, скачешь, бежишь, прыгаешь по солнечной, простой и ясной, как над головой – небо, как под ногами – земля, жизни... Ну что ж. Одни прощают, забывают легко. Другие – труднее. Третьи – никогда. Третьим приходится хуже всего.

А теперь сварим кофе. Наденем сегодня голубое джерсовое платье. Когда Инесса надевает это платье, у всех на языке при виде ее почему-то одинаковые слова: какая нарядная! как вам к лицу это платье!.. Вот и буду нарядная. Надену голубое джерсовое платье и буду вести независимую жизнь. Раз вы меня не любите, раз я вам не нужна. Сама понимала, что все это сущий вздор, но охотно потворствовала ему в себе. Находила в нем удовольствие, как и в том, чтобы отыскивать, в чем Андрей перед ней виноват. Что у меня за жизнь? – размышляла Инесса, надевая перед зеркалом шапочку. Работа, кухня, магазины. Муж, уткнувшийся по вечерам в газету или в телевизор. Дочка, которой до родителей дела нет. Все мы – каждый по себе. Притерпелись друг к другу, как к уличному шуму или автобусной толчее. «Ужинать будешь?», «да», «нет», «спасибо», «что это – ни одной чистой майки?», «газеты пришли?», «что сегодня по телевизору?», еще два-три подобных вопроса, ответа, этим и ограничиваются духовные контакты.

Развить свою мысль Инесса не успела – кто-то завозился ключом в замочной скважине, дверь отворилась, вошла Варвара. С двумя набитыми сумками в руках, в каждой, на глазок заметно, не меньше чем по пуду. Еле дышит, лицо словно залили вишневым соком. На щеках особенно густо.

– Инночка! Приехала!

Обрадовалась, будто сто лет не виделись. Или Инесса вернулась с дрейфующей льдины. Но Инесса и сама не меньше рада видеть ее: милое, сияющее добротой круглое лицо, прилипшие к вспотевшему лбу, выбившиеся из-под косынки завитки каштановых волос, в которых совсем лишь недавно начала проглядывать седина. Ее немного расплывшуюся с годами крупную фигуру. Свою любимую Варвару. Которая за эти годы стала ей то ли мать, то ли старшая сестра, то ли близкая подруга. Все вместе для нее Варвара.