Анатолий Постолов - Речитатив

– Фу, черт, вы меня просто как плетьми исхлестали. Даже жарко стало.

– Жалко? Кого?

– Не-ет, я сказал жаром меня всего обдало. Конечно, это она – Нина… ее тело, ее слюнка на нижней губе, ее волосы – она вся, какой я ее вижу каждую ночь. Я просто превращаюсь в нее, понимаете, я живу в ней, ложусь в постель один и погружаюсь в нее… А несколько раз я буквально проигрывал сон, который мне приснился и который, по сути, был повторением стихотворения Набокова. У него есть такое стихотворение – «Лилит»…

– Опять Лилит?.. Не обращайте внимания, это моя герл-френд недавно мне про какую-то Лилит рассказывала. Она ведь, согласно легенде, стала ведьмой, ревнивой патлатой ведьмой…

– Нет-нет… у Набокова все сложнее. Там рай и ад, там… нет, нельзя стихи объяснять. Если у вас будет возможность, прочтите это стихотворение, и вы поймете, о чем я хотел бы рассказать, и не могу, не знаю как… Я когда-то у Мандельштама нашел поразительную фразу о том, что поэт по своей сути двуполое существо, и в стихах он расщепляет себя во имя внутреннего монолога. Для меня это звучит как постулат. Но то, что возможно в раскрепощенном мире стихов, совершенно немыслимо в жизни. Это мой приговор самому себе. Вы правы, я себя ненавижу и буквально с мазохизмом отдаюсь фантомам моей памяти, как астронавты в «Солярисе» Лема. Но что же мне делать? Как только я пытаюсь депортировать свое замороченное «я» в другие миры, оно опять возвращается…

Юлиан улыбнулся и, откинувшись в кресле, достал из кармана небольшую записную книжку с вложенной в сгиб шариковой ручкой.

– «Замороченное «я»» надо записать и на досуге подумать о его происхождении. Иногда такой анализ приносит любопытные продолжения… Знаете, Саша, у меня сейчас возникла одна мысль, но необходимо ваше соучастие. Я хочу, чтобы вы опять прочитали стихотворение, а я включу музыку, то есть получится что-то вроде мелодекламации, но не на публику – мне надо услышать, как трудятся голосовые связки души, а сие откровение только с музыкой и возможно. Хотите попробовать?

– Да, я читал в объявлении, что вы помогаете пациентам, разбавляя разговор такими музыкальными дивертисментами. Сразу стало очень интересно. Я люблю музыку. Иногда только ею и спасаюсь. У меня недавно проигрыватель сломался, так я чуть с ума не сошел.

– А телевизор у вас есть?

– Телевизор еще раньше сломался. Компьютер, правда, пока живой, но звуковая карта не работает. У меня почти все не работает. И скоро мозги поплывут…

– А если мозги поплывут, кто тогда будет слушать музыку, и превращаться в любимую женщину, и ее превращать в себя, и отделяться от земли, как сосок от груди, чтобы растворяться в звездах. Кто, я вас спрашиваю? Пьяный, никому не нужный, отупевший бродяга в тараканьей дыре?

– Не надо… прошу вас… – он низко опустил голову и покачал ею, как будто отталкивал накатывающиеся со всех сторон фантомы будущего.

– Разверните вашу бумажку, а хотите – читайте по памяти, даже если какое-то слово забудете, придет другое – и все получится… Я поставлю Чакону Баха. Вы любите Баха, Саша? Можете не отвечать… Отдайте ему ваши стихи… Он с ними поработает и сделает то, что вы сами не сумели… Бах выведет вас из темного душного зала на солнечную улицу Марселя. А это уже немало…

И Юлиан закрыл глаза, потому что ему не хотелось в этот момент смотреть на поэта, хотелось только слушать музыку и слово. Их соприкосновение, их мучительное проникновение друг в друга, их телесную близость и духовное откровение, вызывающее вспышку в сознании ярче магниевой и разливающее по всем порам, кавернам и капиллярам свой исцеляющий речитатив. И он знал, что в эту минуту комната с теми, кто в ней находился, оторвалась от земли, удаляясь от радужных огней и красиво убранных витрин, от суеты и тщеты, приобретая свое единственное место в пространстве и свой единственный, неповторимый и неделимый статус последней надежды.

– Ну, продолжай, мне же интересно! – Виола, ополоснув голову от остатков краски для волос, уселась на диван, подвернув под себя ноги и чем-то напомнив андерсеновскую русалку на копенгагенском пирсе.

Юлиан протянул ей бокал вина.

– Ты даже не представляешь, Ключик, какому риску я себя подверг, нарушив все возможные этические постулаты психотерапевта. Я фактически устроил пациенту допрос с пристрастием. Даже не допрос, а психическую атаку. В какой-то момент мне его стало чертовски жалко. Я понимал, что добиваю его, но это был единственный способ, последняя попытка заставить клиента вылететь в окно.