Анатолий Постолов - Речитатив

– Я не знаю, что со мной происходит, но почему-то я на все согласен. Мне подсознательно, наверное, давно уже хотелось себя поменять, вытащить из этой одежды… Я просто все время откладывал или отговорками занимался, вроде того что, вот, соберу стихи, издам новый сборник и стану другим человеком. Такой самообман игрока, прямо по Достоевскому: еще чуть-чуть – и стоп. Вот это «чуть-чуть» превратилось в заезженную пластинку, которую не знал, как остановить… А с уходом Нины и желание останавливать пропало…

– Вы полностью прервали свое общение с женой?

– Я разговаривал с ней пару раз по телефону.

– Кто кому звонил?

– Я – ей. Один раз она мне приснилась. Будто звала, помощи просила. Я позвонил, спросил не заболела ли, а во второй раз на ее имя посылка пришла…

– Что-то из этих разговоров вам стало понятно? Как она звучала? Вы почувствовали беззаботность, раскрепощение в ее голосе или напряженность, озабоченность… Счастлива ли она?

– Не знаю. Голос у нее был будничный, немного настороженный, видимо, она боялась, что я начну о чем-то просить. Но затем, когда услышала, что я никаких претензий не предъявляю, она вроде расслабилась и даже спросила, чем я питаюсь и убираю ли квартиру.

– Три месяца… – задумчиво произнес Юлиан. – Знаете, не случайно здесь, в Америке, когда человека берут на работу, ему дают испытательный срок три месяца, после чего хозяин принимает решение: подписать с работником трудовой договор или отправить восвояси. В нашей обыденной жизни, думаю, происходит то же самое. Женщина либо упоенно живет с новым любовником, находясь в такой эйфории, что о попытках вернуть ее не может быть и речи, либо к концу испытательного срока какие-то вещи ее уже начинают раздражать, какие-то его привычки, рассуждения. Она ведь сравнивает – иногда невольно – но сравнивает с тем, с кем жила все эти годы до разрыва. Сколько вы вместе были?

– Почти семь лет.

– Вы видели ее после ухода?

– Один раз, издали.

– Она вас видела?

– Нет, я, похоже, был в тени, метрах в двадцати от нее, она в мою сторону не смотрела.

– Как она выглядела?

– Ну, я бы сказал – озабоченно. Может быть, просто задумалась…

– А ведь это ниточка, за которую можно ухватиться… Какая-никакая зацепка. Что-то ее грызет. Не все складывается так, как хотелось бы. Вот здесь бы и выйти на сцену герою нашего времени. Поразить ее, ошеломить даже…

– Какому герою?

– Нашему американскому супермену. Вы сейчас поймете, о чем я говорю. Этих героев массовка создала и продолжает создавать неисчислимое множество, и у всех у них есть одна очень необычная черта, так сказать, общий знаменатель. Они умеют преображаться: кто в жука или летучую мышь, кто в рыцаря ночи или в Зорро… А то и просто в какого-нибудь универсального человечка. Поймите, у вас нет иного пути. Преобразите себя, заставьте ее любить себя опять и сильнее, чем раньше.

– Я совершенно не представляю, как это сделать.

– Скажите, стихотворение, которое вы читали, написано по свежим следам или это дань воспоминанию?

– В общем-то, я бы сказал – плод фантазии.

– Как? Неужели вам не приходилось сидеть в первом ряду партера перед широким экраном?

– Приходилось. Но сюжет стихотворения вымышлен.

– Сюжет? А по-моему, там есть только три вопля: хочу, хочу и еще раз хочу. Александр, сюжеты в стихах создают хорошо обеспеченные, окруженные любящими женщинами поэты-лауреаты. Их мало в природе, вы – не из их числа. Ваше стихотворение – вой одинокого степного волка… Вы помните этот роман?

– Помню, конечно.

– Хорошо помните? Я спрашиваю так настойчиво, потому что когда-то эта вещь Гессе стала для меня вроде учебника по психологии. Мятущихся героев в мировой литературе есть великое множество, но герой «Степного волка» более подходящ для сравнительного анализа, чем многие другие, потому что он одновременно отрицатель пошлости бытия и ее адепт. Он без этой пошлости сам бы опошлился, чтобы ненавидеть и презирать себя, нелюбимого. Такие типажи и Чехов любил изображать. Может быть, даже Гессе и перенял характер своего героя из чеховских интеллигентов, всех этих тузенбахов…

Понимаете, о чем я говорю? Вы тоже раб своего постепенного угасания. Но вас от степного волка отличает то, что он ненавидел мир вокруг себя, а вы ненавидете себя в этом мире. Он ненавидел пошлость, но жил в комфорте, окружив себя книгами, музыкой… Вы же завязли в однополярном мире собственной беспомощности, и вы сами должны себя оттуда вытащить. Просто взять себя за шиворот и вытащить. Его вытаскивала женщина. Вам, кроме вас, никто не поможет. Вы меня слышите? Подойдите к окну и распахните ставни, как та женщина, скорее всего, реальная в нереальном Марселе.