Николай Двойник - Повесть об одиноком велосипедисте

Надо ему как-нибудь предложить, чтобы пожил у меня. Придумать какую-нибудь халтуру, так он скорее согласится приехать.

Был четверг, после нескольких пасмурных дней с раннего утра голубело небо, какое бывает после ночного мороза – без облаков и дымки.

Электричка как бы нехотя, но с плохо скрываемым желанием забиться галопом на стыках и рвать холодный сентябрьский воздух свистком поползла с привокзальных путей. Пусто подрагивали и позвякивали старые, с деревянными лакированными лавками вагоны. Колеса то и дело сбивались на стрелках с нащупываемого ритма, что-то скрежетало, пол клонился в сторону, по-стариковски что-то скрипело и вздрагивало, открывались и закрывались разболтанные двери, качался над ними открывшийся плафон лампы.

Кто придумал эти дачи за сто двадцать километров?

Сквозь детские фантазии и сны я припоминаю голый пустырь, с которого все мы начинали строиться. Мы – те, кто были живы тогда, двадцать лет назад, включая дядь-Вову – и одного, и другого дядь-Вову, который жил на углу и построился первым, потому что работал на овощной базе, – включая дядь-Олега, дядь-Сашу, Кузьмича напротив…

До обозначенного в расписании пункта назначения электричка не дошла, остановилась на другой станции возле кирпичного двухэтажного здания вокзала, с другой стороны несколькими рядами стояли цистерны, вагоны и открытые платформы. До следующей электрички оставалось три часа. Я пошел гулять по маленькому городку, заходил в магазины, все было однообразно: старые дома в два этажа и новые панельные в пять, разбитые бордюры и много пыли. Три часа. Погода была солнечной, с едва уловимой пеленой, но не теплой. До дачи оставалось тридцать километров, был бы велосипед… Вспомнил про автобусы, нашел автостанцию, но в будний день дневных рейсов до нужного мне места тоже не было. Отрезанный от мира, я купил японские кроссворды и уселся на деревянное сиденье в зале ожидания вокзала. Скучно тут было, очень скучно и как-то… неуютно, и неясно, как тут можно жить и ради чего.

– Ты знаешь, – вдруг сказал отец, – дяди Сережи больше нет.

– Как нет? – не понял я в первый момент.

– Инфаркт. Говорят, плохо чувствовал себя, сказал соседям, что плохо с сердцем, пошел сам в больницу и… – у отца задрожали пальцы, и он опустил кружку на стол.

Он жил тут один уже вторую неделю, говорил медленно и много и будто подыскивал временами нужное слово. Общаться было не с кем, если не считать соседку через два дома. По негласной договоренности они раз в день ходили друг к другу в гости, и я видел, что такая частота не отвечает общительности отца. Интересно, стал ли я за последние месяцы говорить медленнее?

Я прожил на даче несколько дней. Пару раз мы катались на стареньких велосипедах по осенним лесам, по бесконечным просекам, я рассматривал мелко колеблющиеся круглые осиновые листочки. Возвращались холодными сумерками, растапливали печь и слушали радио, вещавшее о далекой жизни.

– Приезжай! – сказал отец на прощание. – Мама без тебя очень скучает.

И был еще один распространенный городской тип – молодая женщина с коляской и шагающий рядом парень с бутылкой пива.

Давай, давай! Я совсем не против, но очень уж ты меня утомляешь. Не представляю, как это у тебя получается – я меньше устаю за пятьдесят километров. Совершенно бесполезное знакомство, не знаю, зачем ты мне.

Наверно, в октябре еще не будет снега. За окнами будет так же темно и будут мелькать мимо кухонные абажуры. Лета как не было. Очень жаль.

И вот я снова хочу спать, потому что… Но иногда хочется, чтобы приехал кто-нибудь и, бросив сумочку возле кровати и начав расстегивать пуговки на блузке еще в коридоре, юркнул ко мне под одеяло.

Я подключил себе интернет. Только с длиной провода не рассчитал, так что пришлось снять комп со стола и поставить на пол у входа в комнату и пододвинуть туда ковер.

Одни писали так: