Николай Двойник - Повесть об одиноком велосипедисте

Но на всякий случай бродячие собаки обзаводятся признаками легитимности – они втираются в доверие к толстым одиноким дворничихам, полоумным старушкам, водителям с собственными гаражами и охранникам и за изъявления ласки и преданности получают ошейники и миски. С позволения умиленных «умными зверушками» людей собаки получают право считать какую-то территорию своей.

Они хитры и при встрече по одиночке то поджимают хвост, то осторожно помахивают им. Рычат, но на всякий случай отходят в сторону, пятятся…

А утром они представляются милыми и беззащитными, грустно и пристально смотрят тебе в глаза, и ты думаешь: наверно я ошибся, это не она, хотя вот, такое же пятно и хромает на заднюю левую, не может быть, чтоб это та, которая чуть не цапнула за ногу, когда я шел вечером из магазина к дому.

Может, я преувеличиваю, но куда они прокладывают свои маршруты? Почему они так меняются с наступлением темноты? Почему не любят домашних собак? Куда они молча направляются стаями? Может, я преувеличиваю, но я видел их глаза, я видел их дисциплину в стаях, я видел, как они спокойно ездят в автобусах и метро, выходя и заходя, где им нужно. Все не так просто, как это кажется на первый взгляд.

Однажды позвонил Кате. Мы давно, с весны, не виделись. Или даже больше. Я зашел к ней после жаркого дня, солнце опустилось за дома, но от асфальта поднималось густое тепло, разгоряченные машины текли по шоссе, рубашка липла к спине. Я, кажется, даже никуда не ездил в тот день; если только утром. Хорошо бы в такой вечер сидеть в парке, пить вино, дождаться ночной прохлады и продышаться. Но Катя сказала, что слишком устала после работы для похода в парк.

Она сидела на табуретке, прислонившись спиной к подоконнику и протянув на кресло, стоявшее рядом со мной, ноги, одна была согнута в колене. Нет-нет да и поглядывал я на темно-красный, не светлее вина, лак на пальцах ее ног. Пальцы были длинны и красивы. Их хотелось потрогать и провести медленно рукой от них, охватывая ладонью подъем, к щиколотке. Я не умею обольщать женщин.

До Лены она мне очень нравилась. Блестящие черные глаза и падающая на них челка, всегда нервный зазывный смех и эти изящные пальцы, и царапающие за душу очень тонкие и точные мысли. Одно с другим не сходилось. Кукла Барби и китайская головоломка. Теперь она развелась с мужем, и ребенок с родителями на даче.

– Чем ты занимаешься, кроме велоспорта?

Она завидует моей теперешней жизни. Ей тоже хочется купить велосипед. И хочется расквитаться с работой. И уехать с подругой на море, за границу, на две недели и не вспоминать ни о чем. Уже темно, поток машин за окном иссякает, вино тоже.

– Собственно, ничем. Читаю.

Я стал в последнее время читать. Дома много книг. Не столько романы и повести – напридумать можно что хочешь, – сколько документальное или мемуарное.

Мы спорим. Она говорит, что подлинное искусство заключается в том, чтобы создавать свое, а не описывать существовавшее. А если мы будем без конца барахтаться в том, что было и читать мемуары, – то никуда не придем. Да, соглашаюсь я, и думаю в этот момент о Лене, если жить прошлым, то будущее не наступит. Но можно ли ожидать хорошего будущего, если не разобрался в прошлом? Катя не сдается.

– Ты читал…

– Нет. Слышал, но не читал.

– Пойдем!

Она залезла на металлическую раскладную лесенку перед огромным, до потолка, книжным шкафом и попросила:

– Держи меня.

Я взялся руками за лесенку.

– Ты меня держи, а не ее, с ней ничего не случится.

Я поднимаю руки выше и вдруг сильно сжимаю ее бедра.

Потом мы долго, очень долго стояли в коридоре.

Уже несколько дней стоит непонятная погода. Все началось в понедельник. В воскресенье я никуда не поехал, встал с утра уже уставшим, надо было купить что-то к обеду, я пошел, грело солнце, и очень здорово парило. Было то самое неприятное ощущение, будто поле зрения сужается и нет никаких сил. Такое случилось лет в шестнадцать, я долго болел и ослаб после температуры и лекарств до того, что с трудом два раза – туда и обратно – проходил мимо дома, чувствуя подступающую дурноту. Я вернулся мокрый и разбитый. А на следующий день повисли синеватые тучи с белыми рваными краями.

Иногда эти края выстраивались в какие-то фигуры и отрывались, как солнечные протуберанцы. Но дождя, кажется, не было. Но было холодно, и я впервые замерз ночью с открытым балконом, вставать же лень, и так, во сне, я без конца решал эту задачу: идти закрывать или не идти.