Александр Этман - На седьмой день - рассказы

Он слышал, как мама собиралась на работу. Он точно знал, что и в какой последовательности она делает, ему даже не нужно было открывать глаза. Вот сейчас она красит губы, через мгновение – щелкнет клипсами, потом – отвинтит крышку от флакона с духами и через секунду запахнет сиренью и временем, когда все было чудесно и безмятежно, когда все были живы и здоровы и ходили вместе за грибами. И захочется плакать, потому что яснее ясного – этого больше не будет никогда.

А сейчас мама оторвет полоску от вчерашней газеты и напишет записку. Когда мальчик встанет, он прочитает: «Дорогие мои мальчики! На завтрак творожок со сметаной! Опаздываю на электричку. Буду поздно. Целую, М.»

Мальчик знал, что мама уже два месяца ездит на работу не на электричке. В 6.50 за ней заезжает толстый дядька на серой «Волге», и он же поздно вечером привозит ее домой, когда мальчик делает вид, что спит. Сначала он просто не понимал, почему мама говорит и пишет неправду, а потом обиделся. Не из-за самой неправды, а по двум казавшимся ему серьезными причинам: во-первых, мальчик не понимал, как можно так быстро заменить папу на какого-то толстого дядьку, а во-вторых, мамина неправда была какой-то неинтересной, неприятной, легкоразоблачимой – дядька тормозил прямо у калитки, открывал маме дверцу, шумно захлопывал, и машина уносилась, оставляя глубокие следы на сырой глине.

Мальчик наблюдал за ними не раз, и мама, наверное, догадывалась об этом, но никогда ничего не спрашивала и продолжала писать неправду на газетных обрывках. Получалось, что ей все равно, и от этого неправда становилась еще обиднее.

Вот и сегодня дядька затормозил резко, словно хотел продемонстрировать маме, какие замечательные тормоза у его «Волги», и мама побежала восхищаться этими тормозами, и сейчас они поедут по широкому шоссе, и он будет раздувать ноздри, единолично вдыхая мамину сирень.

Мальчик поднялся и вышел на кухню. На столе, как всегда текстом вниз, лежала мамина записка. Он не стал читать, пододвинул стул к шкафу и влез на него. Достать фанерный чемодан все равно не удалось. То ли мальчик был маленький, то ли шкаф слишком высокий, но было понятно: даже если на этот стул поставить другой, то чемодан все равно останется недостижимым.

Вдруг открылась дверь и вошла мама. Она совсем не удивилась тому, что только что безмятежно спавший мальчик в 6.50 утра стоит на стуле и сказала:

– Привет!

И мальчик сказал:

– Привет!

– Я вспомнила, что у нас нет воды. У дедушки болит спина, а мой мальчик еще маленький. Пойду накачаю большое ведро.

У них было два ведра: эмалированное и пластмассовое. В них помещалось совершенно одинаковое количество воды. Мальчик проверял. Но эмалированное ведро звалось большим, а пластмассовое – маленьким.

– Я не маленький! – сказал мальчик. – И ты опоздаешь на электричку...

– Я уже опоздала, – сказала мама. Она вздохнула, взяла ведро и вышла.

Мальчик слез со стула и тоже вышел во двор. Он прошел мимо разросшихся смородиновых кустов к колонке, где мама качала воду, и украдкой посмотрел на калитку. «Волги» не было.

– Ты совсем опоздаешь, – сказал он. – Я докачаю.

– А отнесешь? – усомнилась мама.

– Мама, я давно приношу по пять ведер в день. И хожу в кино один. И приношу дедушке минеральную воду «Джермук». И готовлю ему ужин.

– Ты сам включаешь газ?

– И потом всегда выключаю.

Мама перестала качать воду. Она посмотрела на мальчика как-то странно, словно пыталась вспомнить человека, с которым не виделась очень давно.

– Да, я вижу, что ты уже не маленький. Прости меня, пожалуйста, за это.

Мама обняла мальчика. Мальчик обнял маму. Странно, как быстро разрушаются невидимые стены. И те, на которых все держится, и те, которые разделяют.

Они вместе принесли ведро на кухню.

– Проводить тебя на станцию? – спросил мальчик.

– Дождь... Ты промокнешь...

– Я возьму зонт.

– Зонт возьму я. И буду держать его над моим любимым маленьким большим человеком. Потому что если наоборот, то промокну я. А если вечером снова будет дождь, то ты меня встретишь. Моя электричка приходит в 20.12.

– Разве ты сегодня... – мальчик осекся.

– Да, я постараюсь вырваться пораньше.

Мальчик надел резиновые сапоги, взял маму под руку, и они пошли через заплаканный дождем сосновый лес. По дороге на станцию у тропинки было десять скамеек. Шестая скамейка – их с дедушкой. Дедушка был больной. Когда-то в юности он работал на мыловаренном заводе и как-то в потемках наступил в бассейн с раскаленным мылом. С тех пор и хромал. А потом у него развился радикулит и целая куча других болезней. Раньше, когда была жива бабушка, он никогда не жаловался. А теперь сник и расклеился. Он проходит с мальчиком первые пять скамеек, потому что шестая скамейка – та, на которой они всегда сидели с бабушкой. Конечно, им бы сейчас сесть на первую, ну в крайнем случае, вторую скамейку, но дедушка, опираясь на палку, упрямо идет к шестой и потом курит и плачет, сидя на ней. Зато рядом с шестой скамейкой есть муравейник, и, пока дедушка курит, плачет и читает газету, мальчик смотрит, как беспорядочно, натыкаясь друг на друга, снуют муравьи, без конца улучшая свою крепость. Много живых существ, объединенных единым домом, единой целью. И живущих, наверное, дружно.