Элизабет Страут - Эми и Исабель

А Эйвери Кларк, одинок ли он? Исабель поерзала в кресле и положила подбородок на кулак, как будто ей предстояло многое обдумать. Эйвери Кларк сейчас тоже один? Она предпочитала воображать, что да, один, несмотря на то что женат. Исабель не могла отрицать этот факт. Возможно, Эйвери работает в саду, а Эмма стучит ему в окно, крича, что он все делает неправильно.

Да, это было место, куда хотели унестись мысли Исабель. Она представляла Эйвери в саду, в рукавицах, помятая панама на голове. Возможно, он пропалывает сорняки в японском саду камней (она понятия не имела, есть ли у него такой сад), потом сгребает их в кучи. Она представила, как он опирается на грабли на мгновение, вытирает лоб… Ах, как Исабель хотелось протянуть руку и потрогать его за руку, прижать ладонь к его щеке. Но он ее не видит, не знает, что она рядом, и проходит мимо нее в дом, полуденная тишина висит над массивной мебелью, над лестницей с ковровым покрытием, над мягким диваном в гостиной. Он пойдет на кухню и нальет себе чего-нибудь холодненького, потом со стаканом в руке подойдет к окну и будет стоять там, глядя в сад.

Сидя в кресле, Исабель глубоко вздохнула. Ее удивляло иногда, как реально то, что она воображает, то, чего никогда не произойдет. (Что происходит? Ничего. Она просто сидит в кресле в безмолвном доме и просидит еще какое-то время.) Но он был так добр недавно в кабинете, так заботлив, сидя напротив за столом: «Как вы переносите эту ужасную жару, Исабель?» — так что она позволила себе и дальше воображать его, прислонившегося к подоконнику, пьющего что-то холодное. Он будет стоять, глядя в окно, глядя на грабли, оставленные в саду у стены, а затем он поставит стакан в раковину и поднимется по лестнице, потому что пора будет принять душ после работы в саду.

Его интимные части тела, о, невероятная тайна их, влага и тепло в средоточии, где соединяются ноги. Временами Исабель воображала эту часть его возбужденной, но теперь она видела ее удовлетворенной, влажной и теплой, стесненной там, в трусах. Она любила его, и ее трогало, что он всегда носил с собой эту личную, интимную часть себя. Какая ирония судьбы в том, что существует в этом мире человек (она, Исабель Гудроу), женщина, которая, будь у нее хоть маленький шанс, с удовольствием прикоснулась бы с необыкновенной нежностью и любовью к этой стареющей части этого стареющего тела. Конечно, каждый человек мечтает, чтобы кто-то коснулся его именно так, с нежной, нежной любовью, и определенно, эта холодная рыба Эмма, которая ходит с таким видом, будто ей все дурно пахнет, и которая не уважает интимность человеческого горя (насплетничала Пег Данлап об Эми), — вовсе не та женщина, что умеет любить мужчину нежно и деликатно. Как умеет она сама — Исабель.

Такая вот жизнь. Живешь себе по соседству с мужчиной годами, работаешь с ним каждый день, сидишь позади него в церкви, любишь его почти идеальной любовью… и ничего.

Ничего, ничего, ничего.

Что-то мелькнуло среди деревьев, кто-то шел по дороге. Исабель видела, что девушка — Эми — медленно идет, понурившись входит во двор. Видеть Эми было мучительно, но почему?

Потому что она выглядела несчастной, плечи опущены, шея такая трогательно-беззащитная. Шла она медленно, еле передвигая ноги. Это была ее дочь, и это была ее вина. Она все сделала плохо, не по-матерински, и это юное отчаяние, идущее по двору, было лучшим доказательством ее неправоты.

Но вдруг Эми выпрямилась, глянула на дом исподлобья и, казалось, осознав присутствие Исабель, изменилась. Она выпрямилась, ноги стали длинными и ровными, груди под майкой округлились — не большие, не маленькие, часть радующей глаз симметрии, лицо стало казаться умным и хитрым. Испуганная Исабель сидела, не двигаясь, в кресле.

И вдруг разозлилась. Гнев появился в ту же секунду, когда она увидела тело дочери. Дело было не в женской размолвке, и не в том, что Эми лгала ей месяцами, и не в том, что Исабель ненавидела дочь за то, что та составляла смысл ее жизни. Она ненавидела ее, потому что Эми наслаждалась любовью с мужчиной, в то время как она сама была лишена плотских радостей.

Страшно было вспомнить, как это началось. В тот день в июне, когда Эйвери, отводя глаза, рассказал ей, что видел ее дочь в лесу «полураздетой». И как потом его лицо побагровело, когда он добавил: «Совершенно раздетой выше пояса. Ниже я не разглядел». (Лгун… Эйвери Кларк заметил и задранную юбку, и длинные бледные ноги, и клочок волос, видел, как ее рука взлетела к коленям, когда девочка увидела, что он подсматривает, — мелочи, которые Эйвери часто вспоминал, но не рассказал ни Исабель, ни жене.) И он сказал Исабель тогда: