Владимир Рафеенко - Московский дивертисмент [журнальный вариант]

Дело в том, что в этой варварской северной стране ни у кого уже не осталось ни капли сочувствия к Революциям и революционерам. Здесь, Камилль, многие искренне ненавидят даже само слово “свобода”! Да-да, не смейся, именно так! Они ненавидят как свободу, так и те самые слова, “равенство” и “братство”, ради которых мы пролили столько крови. В этом холодном краю равенство и братство приемлемы только в связи с символами смерти, умирания, отречения от всего мирского. Да, именно поэтому ортодоксальное христианство — единственная органичная религия в этой стране. Пространство, составляющее ее, столь велико, а сомнения в том, что его можно преодолеть и наполнить положительным содержанием, столь основательны, что никто, за исключением Христа, не способен полюбить живущих здесь людей. Европа их боится и презирает, Азия насмешливо улыбается и пытается урвать свое, Восток терпеливо ждет, когда сможет прийти на эти просторы и овладеть ими, как овладевает женщиной ее господин!

А вот, видишь, перед нами нелепая сутулая фигура? Это ее юный любовник Патрокл. Ты хочешь сказать, что он недостаточно юн, чтобы об этом имело смысл говорить? Да, ты прав. Он мог бы быть и более юным, но ты, пожалуйста, Камилль, прими к сведению, что он не просто любовник, он персонаж. Он персонаж двоякий или троякий, уж не знаю, как кому заблагорассудится посчитать. Оборотень, вывороченный наизнанку герой, вымученное дитя своего времени, дикий отросток от некогда славного древа древнегреческих прототипов! Он невиновен в своей близорукости, отрешенности, своей физической слабости. Да, Камилль, ты знаешь, что Патрокл подслеповат? Что он странен, патологически забывчив? Что он давно и безнадежно чем-то болен. Да-да. Именно поэтому его взяли в этот храм науки в качестве уборщика. Даже не знаю, для чего именно. Могу только предполагать.

Например, следующее. Профессорам-мужчинам приятно, что хотя бы кто-то из беснующейся оравы молодых людей, всегда наполняющих коридоры университета, умрет раньше их. Женщин же тешит, что такой красивый молодой человек немного, не слишком, в меру, но все же унижен. Их женское тщеславное, мелочное, постоянное желание быть выше хотя бы кого-нибудь, которое коренится, Камилль, конечно, в суетном и несчастливом семейном быте, в данном случае полностью удовлетворено.

Обожди, Максимилиан, ты сказал, что он болен. Но чем? Что это за болезнь? Назови ее по имени, какова она, кто ее описал впервые? Возможно, он заразен, этот слуга, и нам нельзя находиться с ним рядом? Возможно, Максимилиан, даже скорее всего, нам необходимо быть осторожным, когда мы находимся вблизи этого персонажа. А почему? Чем нам может грозить это?

О, Камилль, нам может грозить это! Более того, я уверен, что нам уже не избежать этого! Пока мы говорили с тобой в ожидании нашего профессора, это вобрало нас в себя, как морской вал, как прибой, как закат или рассвет, и теперь несет нас в себе, как в материнской утробе, вперед и вперед! Но что нас ждет там, впереди? О Камилль, мой мальчик, боюсь тебя огорчить и расстроить, но если верно все то, что я знаю об этом юноше, нас ждет скорое неизбежное воплощение и мучительная верная смерть!

Вот таким вот образом, Джанет, вот так бы это было. Так что подумай, может быть, мне все-таки устроиться уборщиком к тебе на факультет? Хочешь? Да! Да! Конечно! Я просто умираю от желания увидеть мужчину, с которым сплю, со шваброй и веником в руках! Это так эротично, когда твой любовник моет полы и вытирает пыль в общественном месте, демонстрируя всем окружающим свое трудолюбие и небрезгливость!

Хорошо, я не буду переводиться на уборку твоего корпуса, пообещал Патрокл, а ты мне за это поклянись, что не пойдешь на эту дурацкую презентацию и не будешь туда тащить меня! Слушай, ты что — даун? Ты не понимаешь русского языка, нет?!

Джанет на минуту даже бросило в жар от сказанных ею жестоких, злых и оскорбительных слов, у нее заныло сердце от собственной нечистоты. Тут же пришла мысль о том, что это, конечно, неправильно — так говорить с этим мальчиком, который, в сущности, не сделал ей ничего плохого. Неправильно. Но, к сожалению, необходимо! Она должна наконец привести его в чувство! Если разобраться, кто, кроме нее, способен помочь этому заигравшемуся великовозрастному младенцу обрести счастье профессионального и человеческого самоопределения?! Кто поможет стать ему мужчиной и личностью?! Никто, кроме нее!

Смешнее всего, что эту идею ей давеча подал не кто-нибудь, но ее собственный муж!