Николай Дежнев - Принцип неопределенности

От такого нового понимания ситуации Серпухин испытал неожиданный прилив бодрости. Перед ним наконец забрезжила та долгожданная свобода, к которой он всегда стремился. Давно ведь мечтал сорваться с резьбы и разрубить гордиев узел обстоятельств, только не знал, как это сделать. А тут все вышло само собой, так стоит ли огорчаться? Не он теперь отвечает за то, что с ним происходит, так пусть кто-то другой и отдувается! «Гори все синим пламенем, — решил Мокей и немедленно почувствовал большое облегчение. — Жизнь продолжается! Что будет, то и будет, а о проблемах станем думать по мере их поступления…»

Он сделал еще шаг и едва не сбил с ног внезапно остановившегося Шепетуху. Оказалось, они пришли. Пасмурный, дождливый денек клонился к тоскливому вечеру, погружая мир в ранние серые сумерки. Изба за забором виднелась темным силуэтом. Шепетуха закрыл за ними калитку, заложил тяжелую массивную щеколду. В занимавшем весь первый этаж подклете стоял полумрак, пахло травами и какими-то съестными припасами. Когда глаза немного пообвыкли, Серпухин увидел, что в дальнем конце помещения двигается какая-то фигура, однако какого она пола и что делает, разглядеть не смог. То ли поклоны бьет, то ли воду черпает, а только мерно сгибается и разгибается в поясе. Шепетуха тем временем поднялся по лестнице в сени, откуда сразу же донесся сварливый женский голос. О чем говорили, разобрать было трудно, только несколько раз вроде бы произнесли слово «купец», впрочем, Серпухин мог и ослышаться. Через несколько минут Шепетуха вернулся и, матерясь вполголоса, бросил на лавку ворох одежды.

— Бабы — они и есть бабы, с них и спрос, как с баб… — брюзжал он гнусаво. — На-ка, примерь! А с портами извиняй, лишних не нашлось, и сапоги тоже не сыскались…

И бросил хмурый, недобрый взгляд вверх, в сторону сеней.

В падавшем из приоткрытой двери свете Серпухин разделся до пояса и примерил принесенную одежку. Рубаха была маловата и не сходилась в горле, зато просторный кафтан пришелся почти что впору. Шапка оказалась совсем старой и дырявой, но все же, учитывая холодную, дождливую погоду, была лучше, чем ничего. Наблюдавший за ним Шепетуха согласно кивал оказавшейся лысой, обрамленной длинными патлами головой и повторял:

— Хорош, зело хорош! Порты с сапогами подкупишь, будешь похож на человека, а в темноте и так сойдет. Шапку-то на уши натяни, как положено, на затылке ее никто не носит!..

Поскольку зеркала в избе не водилось, оставалось верить Шепетухе на слово.

— Слышь, — спросил тот вдруг, — а ты что, взаправду хотел за бабу заступиться?

— Взаправду не взаправду, твое какое дело, — бросил на него хмурый взгляд Серпухин и, достав из заднего кармана брюк портмоне, протянул хозяину избы пятьсот рублей. — Тебе за труды и за одежку!

Остолбеневший от такой суммы Шепетуха принял бумажку трясущимися руками и поднес ее к проникавшему из сеней свету. Его толстые с вывертом губы шевелились, но произнести он ничего не мог.

— Ладно, чего там, — похлопал его по худому плечу Мокей, — бери, знай мою щедрость!

— Пятьсот рублев, — выдавил наконец из себя Шепетуха каким-то сиплым, сдавленным голосом, — пятьсот рублев! Это как же, а? Почему бумажкой? Не, мне долговой расписки не надо, не сыщется на Москве дурака, кто бы такие деньжищи отдал! — Он с испугом принялся совать банкноту Серпухину. — Мил человек, забери от греха! Не ровен час увидят, сразу на кол или на плаху. Ты лучше дай мне рублик серебряный, а можешь и полтинничек, тоже сгодится…

Мокей только пожал плечами и убрал пятисотенную в карман. Шепетуха все никак не мог успокоиться.

— Я, — говорил он трясущимися губами, — осьмой год хожу в подьячих, а о таких деньгах и слыхом не слыхивал. Может, их злодей какой нарисовал, а мне за него отдуваться…

— Ну, не хочешь и не надо! Считай, пятьдесят копеек за мной, — успокоил его Серпухин. — Пойдем, что ли, в кабак-то?..

Однако подьячий колебался. Испытываемый страх был написан на его худом лице с красным подвижным носом и жидкой бороденкой. Большие, торчащие по бокам головы уши казались непропорциональными, какими и были на самом деле. Создавалось впечатление, что Шепетуха пытается сопоставить в уме какие-то одному ему известные факты и оценить связанный с таким походом риск.

— Ты ведь, если станут пытать, тут же меня заложишь!.. — заметил он, как если бы продолжал свои рассуждения, но уже вслух.

— С какого же это хрена меня да вдруг пытать? — неприятно поразился Мокей. Разговор как-то сразу перестал ему нравиться. — Ты говори-говори, да не заговаривайся!