Иосиф Герасимов - Вне закона

От этих слов мама начинала еще больше скулить и, обняв ногу отца, целовала его в колено.

Самое страшное началось уж после того, как не стало генерала. На этот раз в группу отца вместе с военными пришли работники ОБХСС, и Сергей услышал: отца обвиняют в хищении золота и серебра. Отец и в самом деле получал для своих приборов какое-то количество благородных металлов. Придумать их недостачу можно было всегда. Проверяющие все колдовали и колдовали, в их документах все чаще появлялось слово «хищение».

Мама в телефон говорила кому-то шепотом, охрипшая от ужаса: «Он ничего не боится. Но если они его сделают вором… Гордый человек не пойдет в тюрьму, как жулик…»

В то утро отец был удивительно спокоен, тщательно выбрился, надел хороший костюм, он не любил галстуков, но на этот раз повязал синий в белый горошек, поцеловал мать, сказал Сергею: «Пойдем».

Они вместе вышли и вместе оглянулись возле лифта. Мать стояла в провале дверей, глядя на них расширенными сухими глазами.

Они миновали молча двор, отец сказал:

«Нет ничего позорней быть казнокрадом. А я честный мастер… У честных мастеров в таких случаях есть один способ борьбы. И ты должен понимать такое».

Он говорил это обыденно, словно давал напутствие Сергею, и попрощался спокойно за руку.

Повесился он на работе, выдворив всех из своей комнатенки. В письме, которое не показали даже матери, но прочли под расписку Клавдии Васильевне, он повторил то, что сказал Сергею, прощаясь, и там же сообщил: не хочет осквернять своей смертью дом.

С матерью после похорон отца творилось нечто ужасное. Она начала исчезать из дому, и Сергей долго не мог понять, где она пропадает. Соседи сказали, что видели, как она садилась в автобус, идущий на кладбище.

Он нашел ее у могилы отца, увел; несколько дней она оставалась дома, потом он снова находил ее на кладбище и, покорную, молчаливую, уводил оттуда. Она и умерла там. Сторож, узнав адрес по паспорту, привез труп домой, ждал на лестничной площадке, пока не появился Сергей, и потребовал плату.

Сергей поднял ее с кафельных плит, легкую, усохшую, с выбеленным лицом, принес в комнату, уложил в постель и долго сидел, плача, пока его не увели соседи…

Потом, когда он пришел в себя и стал размышлять, какая беда свалилась на семью, внезапно услышал от Клавдии Васильевны: «Конечно, его все время травили… всех нас… Но они озверели после статьи в газете. Ко мне приходила эта девчонка. Она ведь написала от чистого сердца. Правду написала… Но она плакала и говорила: это я виновата… Господи, какая у нас страшная жизнь, если правда становится пулей».

Да, совсем не случайно Люся появилась рядом с ним.

Нет, конечно, он не забыл, как после той странной ночи, когда они сбежали с дачи, а затем ехали в электричке, он услышал от нее об отце.

Они сидели в полупустом вагоне, за окном рассвет уже тронул мелькающие кусты и деревья, у стволов которых колыхался туман, все это отчетливо было видно сквозь грязное стекло электрички, пока не заслонилось серой стеной с черными и ржавыми подтеками, вдоль которой бежал мальчишка, чумазый, лохматый, и надсадно кричал; едва он исчез, как потянулись длинные составы грузовых вагонов, указывая на быстрое приближение станции. Сергей держал Люсю за руку, и пальцы ее холодели; по мере того как приближалась конечная остановка, все более чужим становилось ее лицо. И прозвучали неожиданные слова об отце. Они не очень его тронули, удивили, но не настолько, чтобы потрясти. Всякое бывает в этой жизни. Людские судьбы сплетаются меж собой. Это естественно…

Тогда он не знал, что их сближение в лесу у незаконченного сруба подле ручья — лишь начало. Время, грохочущее, как электричка, врывающаяся на вокзал, понесло его дальше от того случайного дня, и он не успел испытать горечи расставания, хотя перед тем, как оно произошло, он все же испытал сожаление о неизбежности потери.

А теперь… Он еще не способен был объяснить, чем эта женщина сделалась необходима ему. Может, он, вращаясь в толпе озлобленных от забот и неустройства людей, устал от одиночества, от неуютной замкнутости жизни.

Его не смущало, что Люся сказала тогда в электричке об отце. Мало ли что было… Это отсеклось, осталось позади.

Он понимал: после вызова к Луганцеву начинался некий новый этап его жизни, и в этом следует разобраться прежде всего. Кто он? Всего лишь научный рядовой сотрудник. У него нет того, что было у отца.

Иногда он, задумываясь над своим будущим, приходил в уныние: открывалась однообразная, в колдобинах и лужах, как после холодного дождя, дорога, по которой идти было трудно и противно.