Иосиф Герасимов - Вне закона

Машина остановилась, Люся расплатилась, она и в самом деле сунула пятерку, не дав возможности водителю пикнуть, и почти вытолкнула Сергея.

Вошли в лифт, она преданно посмотрела на него зелеными глазами, и он, взяв ее за плечи, подумал: что бы там ни было, а все-таки есть на свете хоть один человек, с которым он может поговорить не таясь. И в самом деле жаль, что они так давно не виделись. Они и познакомились-то летом, хотя все могло бы произойти раньше.

Она позвонила в душную пятницу, когда он уж сговорился с компанией выехать на дачу, назвала свою фамилию, которая показалась знакомой, но он не мог вспомнить, откуда ее знает, тогда она напомнила: писала о Григории Тагидзе.

Про отца при его жизни и была-то всего одна статья, понаделавшая шуму. Ему не хотелось посвящать вечер журналистке, и он бесцеремонно предложил: поедемте со мной за город, там и поговорим.

Она пришла к электричке в назначенное время, и стоило ему ее увидеть, как он тут же пожалел, что говорил с ней грубовато.

Бог весть, что было на этой даче сынка умершего академика той душной ночью; осталась в памяти только Люся и все, что с ней связано. Лысый академический сынок напился сразу, гремела музыка, по углам шли неинтересные споры. Сергей увел Люсю в угол, она начала говорить что-то об отце, но мешали слушать подходившие разные пьяные рожи. Ему это надоело, и он сказал: «Пошли отсюда». Она тут же встала и двинулась за ним.

Ни он, ни она не знали, куда идут, он взял ее за руку, они миновали дорогу, спустились в овраг, где пахло мятой и гнильем, журчал неподалеку ручей. Пойдя на этот звук, почувствовали под ногами твердую тропу, она вывела их в лес, в нем было сухо и тепло, и они долго шли меж деревьев.

Белая луна преобразила просеку: тени были черны, а там, где они обрывались, трава светилась сизым. Эти переходы из тьмы в неестественный свет волновали, и Люся, словно боясь неожиданности, прижималась к нему, и он обнимал ее отяжелевшей рукой. Сейчас и не вспомнить, о чем они говорили, но как-то текла их вольная беседа, а может быть, в ней слова и не значили ничего.

На просеке обнаружилась старая скамья — два столба, вкопанных в землю, сверху набита широкая доска, серая от дождей, а рядом стоял незавершенный сруб: то ли под баню, то ли под небольшой сарайчик. Получилось так, будто они оба знали об этом месте, хотя, как выяснилось, ни он, ни она ни разу тут не бывали. Здесь все тот же ручей, что протекал по оврагу, уютно лепетал в ночи.

Люся склонилась к ручью, опустила в него руки и удивилась: «Теплая».

Он понял это как зов, приподнял Люсю, прижал к себе, почувствовал упругость ее тела и испугался — как бы ей не повредить; он был невысок, но крепок и, подняв Люсю, не ощутил тяжести.

Они лежали в срубе на свеженакошенной траве, небо неторопливо светлело, вот уж и желтые полосы потянулись по нему, Люся сказала: «Пора».

Теперь ручей был виден хорошо, густая трава на его берегах влажна. Люся сразу показалась хрупкой, обнаженное тело ее рядом с ручьем выглядело беззащитным. Он смотрел, как она моется, не боясь холода, очень сосредоточенно, прикусив губу, словно делала необходимую работу. Она обстоятельно вытиралась майкой, занимаясь собой, словно Сергея не было рядом. Он вспомнил: в детстве у него был котенок, тот вот так же, отрешившись от всех, ухаживал за собой, тщательно вылизывая себя розовым язычком и растираясь лапкой, — сходство было явным.

Еще он помнит, как сидели на небольшой станции, где на скамье спал закутавшийся в рваную телогрейку пьяный мужик, а у его ног, уложив уютно голову на лапы, пристроилась запаршивевшая собачонка. Люся положила голову на плечо Сергею, сказала: «У меня летучка в редакции. Опоздаю. Надо еще домой забежать».

А потом произошло, может быть, главное. Они ехали в полупустой электричке, самой первой, утренней, и он спросил:

— Ты отца хорошо знала?

Она долго молчала.

— Не знаю…

— Вы хорошо были знакомы?

Она смотрела в окно.

— Кажется… я его любила, — сказала она.

То, что случилось с Григорием Зурабовичем Тагидзе, так ошеломило привычный ко всему научный мир, что не забылось до нынешних дней, хотя об истории этой чаще всего шептались, говорили вскользь, изредка что-то промелькивало в газетах; даже в шумный период гласности и сенсаций происшедшее с человеком, чье имя одно время было на слуху, все же замалчивалось.

Тагидзе ни слова не знал по-грузински, но легкий акцент у него имелся, это ему шло и не было наигранным. «У меня акцент генетический», — объяснял он сам. Возможно, это так и было.